Начать мне придется издалека. Последние годы мы с тобой прожили в современной отдельной квартире, но ты не можешь не помнить дома, откуда мы переехали. Мы с тобой выселялись последними, и дом уже почти опустел, а я помню, как во время войны и после войны дом был переполнен жильцами. Поэтому его и называли «скворешник на Солнечной». Собственно, скворешник появился несколько позже. Его соорудил мой друг Виктор, мечтавший завести голубей, но голубями он обзавелся не сразу, а скворцы до сих пор щебечут на всю улицу Солнечную, хотя наш дом давно уже снесли. По крайней мере, мне слышится их щебетанье. Но, извини, я отвлекся. Как ты, вероятно, знаешь, мы росли вместе, Виктор, Ольга — твоя мама, и я. Три наши комнаты соседствовали, а кроме нас, на том же втором этаже размещалось еще десять семей. Семьями можно было назвать их с одной оговоркой. Во всех семьях отсутствовали отцы, погибшие на войне. Мы не были исключением. К тому же у нас и матери рано умерли. Первой осиротела Ольга. Правда, закончив семилетку, она работала тогда уже на хлебозаводе. Потом осиротел Виктор. Он тоже поступил уже тогда на машиностроительный завод и собирался в армию. Меня же признали негодным к военной службе, так как у меня от рождения не свертывалась кровь.

Виктор и Ольга взяли надо мной, так сказать, шефство с раннего детства. Они всегда знали, что малейшая царапина может оказаться смертельной для меня. Я привык себя чувствовать младшим по сравнению с ними, хотя вообще-то мы были ровесники. Виктор, или как называли его наши мальчишки, «Витек», всегда провожал меня в школу и из школы. Он раз навсегда отучил окрестных драчунов обижать меня. Сам он, по-моему, никогда не был драчуном, хотя умел дать сдачи, и некоторые учителя считали его хулиганом. Но они ошибались; теперь я могу утверждать это не только как его друг, но и как учитель. Просто чувствовалась в нем сила, перед которой учителя пасовали даже тогда, когда он не знал урока, а это случалось часто. Виктор как будто не считал нужным учиться. В учении он для себя не видел перспективы, полагая, что образование все равно не для него. При этом времени даром он не тратил, с шестого класса бросил играть в футбол, чинил велосипеды, примусы, стенные часы. В нашем доме жильцы привыкли, что лестницы всегда ремонтирует Виктор. Построив знаменитый скворешник, он обзавелся и голубятней. Ужасало в нем по-настоящему только одно: молчаливая вспыльчивость, прорывавшаяся не так уж редко. Помню, как он одним ударом сбил с ног здоровенного парня, обозвавшего, как у нас говорили, Ольгу, когда та отшила его, то есть не пошла с ним танцевать. Парень, по слухам не расстававшийся с финкой и кастетом, еле-еле поднялся с земли и, не оглядываясь, поплелся прочь. Виктор вступался не только за Ольгу, но и за других девочек, что, кстати, Ольгу всегда задевало. Однако Виктор не мог видеть, как обижают слабых и беззащитных. Милиция давно посматривала на него косо, а я гордился Витьком.

Ольга тоже училась без особого рвения и ни о каком образовании не мечтала. Впрочем, уроки она приготовляла добросовестно. Я надеюсь, ты не совсем забыла свою маму. Так вот, Ольга стала такой очень рано, лет в пятнадцать-шестнадцать. Тогда у нее появилась склонность к полноте, хотя полнеть было не с чего, разве что с картошки, которой мы питались почти исключительно. Нельзя было сказать, что Ольга мала ростом, она была приземистой; и нельзя назвать ее белокурой: для ее волос есть неблагозвучное, но точное слово — белобрысая. Древние греки называли свою богиню волоокой, и мне вспомнился этот эпитет, когда я заглядывал Ольге в глаза, хотя их синева иногда казалась мне просто мутной. При этом Ольга была, что называется, складной и по-своему грациозной. Она любила танцевать и даже имела успех, но редко появлялась на нашей уличной танцплощадке, называемой «пятачком». Ольге приходилось ухаживать за больной матерью. Я знал, что Ольга мечтает стать медсестрой, однако впоследствии работа на хлебозаводе ее вполне устраивала.

Так что из нас троих десятилетку закончил только я. Моя доморощенная образованность имела свою предысторию. Дело в том, что во мне приняла участие Анна Никаноровна. В прошлом ей принадлежал весь наш дом, но в мое время она ютилась в такой же комнатушке, как мы, в нашем же коридоре. Анна Никаноровна заинтересовалась мною, когда я только учился говорить. По-видимому, моя болезнь вызывала в ней странное сочувствие и понимание. Она рассказывала мне о тибетском лекаре, приезжавшем в Петербург лечить подобную болезнь. Я спросил, где находится Тибет, и не вылечат ли меня там. Анна Никаноровна покачала головой. Однако мысль о Тибете прочно засела в моей голове. Через некоторое время я спросил у Анны Никаноровны, нельзя ли прочесть хотя бы тибетские книги. Быть может, там написано, как мне лечиться, чтобы улучшить мою кровь. Анна Никаноровна поправила пенсне и сказала, что крови мне улучшать не надо, а тибетского языка она не знает, но может меня выучить немецкому и французскому. Она, действительно, давала частные уроки языков и этим жила. Меня она обучала бесплатно, и вскоре я заговорил по-немецки и по-французски, на языках, которые до сих пор преподавал. Анна Никаноровна познакомила меня со своими пожилыми подругами, и я получил возможность практиковаться в языках. У этих стареющих дам сохранились книги, в чтение которых я погрузился на несколько лет. В один прекрасный вечер я начал во дворе пересказывать прочитанное, и вокруг меня собралась толпа слушателей. Так я приобрел репутацию интересного рассказчика. Меня ходили слушать, как ходили в кино на трофейные фильмы. Моя манера рассказывать и моя репутация претерпевали со временем изменения. Простые пересказы французских романов постепенно превратились в свободные импровизации, налагающие отпечаток на мою личность. Меня при моей неизлечимой болезни странным образом стали отождествлять с таинственными героями моих повествований. Меня окружала если не легенда, то некий ореол. Теперь уже Виктор гордился мною, не говоря об Ольге.

Кончив школу, я пытался поступить в театральное училище и не поступил: здоровье подвело. Я не пал духом, на будущий год собирался поступать снова, однако умерла моя мать, и я понял, что на стипендию не прожить, даже если я поступлю. Виктор тогда служил в армии, а я устроился работать на почту. Так повелось, что мое несложное хозяйство вела Ольга, благо она жила в соседней комнате. Я ей и зарплату свою отдавал. Мои слушатели считали, что Ольга не пара мне, и я не женюсь па ней только потому. На самом деле между нами ничего такого не было. Я твердо знал, что Ольга ждет Виктора и поэтому ее пока устраивает репутация моей сожительницы.

Когда Виктор демобилизовался, он сразу сказал, что я должен учиться, а он будет мне помогать материально. Я успел образумиться за прошедшие годы и держал экзамены уже не в театральное училище, а в педагогический институт, куда и поступил. Со дня на день я ждал, что Виктор и Ольга поженятся. Об этом свидетельствовало многое, хотя даже в нашем коридоре, по-моему, никто ничего не замечал, так как Ольга вела мое хозяйство по-прежнему. Но произошло непредвиденное. Однажды вечером Ольга вошла в мою комнату и осталась у меня до утра. Мы поженились, и родилась ты.

Это было счастливейшее время моей жизни. Я с увлечением учился, и меня окрыляла мысль о том, что два самых близких мне человека так в меня верят. Виктор отдавал мне большую часть своей немалой зарплаты, и это несколько смущало меня, но он слышать не хотел никаких возражений. Я предлагал, чтобы Ольга готовила и для него тоже, но он решительно отказался. Обедал он в заводской столовой, а завтракал и ужинал кое-чем в своей комнате. Его досуг заполняли голуби и скворцы. Когда я сидел во дворе, он иногда по старой памяти приходил послушать мои фантазии на темы старых романов.