– Не будут. Она чистая, домашняя собака. Посмотри.

– Ага… – Нина кивнула, скинула халат и полезла в соседний душ. – Смой всю грязь там после нее. Хлоркой смой.

– Хорошо.

Я на самом деле помыла пол в душевой. Хотя прекрасно знала, что здесь моют и грязные сапоги, и тазы, и вообще всё, что не влезает в небольшую раковину. Но спорить не стала.

Машка, молча сидевшая у батареи и тут же вставшая, как только Нина начала ругаться, подошла ко мне и прижалась теплым боком. Один бок у нее был еще мокрый. Я не знала, можно ли так выводить ее на улицу. Вдруг она заболеет – из-за меня?

– Пойдем, – почти беззвучно сказала я Машке, – посмотришь, как я живу.

Мы зашли в мою комнату. Лена спала, разметавшись на кровати. В комнате было душно – Лена категорически не разрешала открывать на ночь форточку. Я иногда открывала, когда она засыпала, но соседка тут же просыпалась от холодного воздуха и начинала ругаться.

– Ложись, – я показала Машке на угол около моей кровати. – Вот тут будешь до утра.

Машка легла, но когда я сама забралась под одеяло, она подошла к моей кровати и легла рядом на полу. Никогда у меня не было собаки. И я думала, что это очень далекая мечта. И вот сегодня каким-то чудом эта мечта осуществилась.

Я протянула руку и погладила мягкую, чистую шерстку собаки, пахнущую моим собственным мылом. Я в этом месяце купила мыло хорошее, дорогое, решила на это деньги не жалеть. Все равно ни на что не хватает, даже с подработками.

– И-и-и-и-и…

Я проснулась от страшного визга.

Лена стояла на кровати, прижавшись к стене, закрывшись одеялом, и показывала рукой на Машку, которая, вскочив, пятилась от нее, вжимаясь в угол между моей кроватью и стеной.

– И-и-и-и-и… Что это? Уйди!

– Ты что орешь? Ты что? Она тебя укусила?

– Кто? Нет… и-и-и… откуда это… я проснулась… а тут морда какая-то смотрит на меня… и-и-и…

Лена орала и материлась. За окном было еще темно, я взглянул на телефон. Через три минуты должен был раздаться сигнал будильника. Но Лена, которую обычно не добудишься, отчего-то сегодня проснулась раньше.

В нашем общежитии крики и вопли – не редкость, но Лена уж так визжала, что через минуту в нашу дверь уже изо всех сил стучали.

– Открывай, – сказала я Лене, пытаясь убедить испуганную Машку забраться под кровать и там сидеть.

Лена, трясясь, больше напоказ, пошла к двери. Испугаться Машку в темноте еще можно, от неожиданности, а сейчас, глядя на белую, чистую, растерянную собаку, с лохматой головой, большими умными глазами, бояться было нечего. Но Лена, отчего-то прихрамывая и сгибаясь пополам, как будто у нее одновременно болел живот и колени, открыла дверь, второй рукой держась еще и за грудь.

В дверь тут же вломились любопытные. Со второго этажа прибежали ребята. Общежитие наше очень старое, построено еще в советское время, после войны. Когда-то у него было два входа, с разных сторон. Одна часть общежития была мужской, другая женской, и попасть друг к другу можно было разве что по карнизу и водосточной трубе. Но лет двадцать назад вдруг обнаружили, что если в одном месте проломить стенку и сделать там дверь, то обе части общежития легко соединятся. Стенку проломили, проход никак не заделали, так он, ободранный, и есть. Когда видишь первый раз, жуть берет, но потом привыкаешь. И общежитие постепенно перемешалось. У нас есть и «семейные» комнаты, и главное, есть возможность постоянно ходить друг к другу «в гости». В нашем училище мальчиков мало, и поэтому на «мужском» этаже несколько комнат сдаются непонятно кому, а в двух или трех живут обычно старшие девочки.

Сейчас в нашу комнату заглядывало сразу несколько очень веселых и любопытных физиономий, заспанных и помятых.

– А чё там? А чё у них? А чё? А чё? – наперебой спрашивали все.

– Зарезали кого-то… – услышала я.

– А кто там? Кто? Кого зарезали?

– Там… там… – все так же трясясь, Лена показывала под кровать, куда я все-таки запихнула бедную Машку и приставила туда свою большую сумку, с которой я хожу на учебу.

Лене уже было не страшно, но она продолжала притворяться. Я давно заметила, еще в школе, что некоторые учителя как будто неправильно выбрали когда-то профессию. Им надо было становиться актрисами или, на худой конец, культмассовыми работниками – вести концерты, выступать, ходить в красивых платьях, говорить специальными голосами. И у нас некоторые девочки, которые учатся на учителя, явно не поступили в театральный. Или не решились туда пойти. А хотят они не преподавать географию или русский. Они хотят выступать. Наряжаться, переодеваться, в кого-то перевоплощаться… Вот как сейчас Лена.

Я видела, как она рада публике, как старается произвести впечатление. Как ей самой уже не только не страшно, но и смешно, а она изо всех сил играет и играет, тяжело дышит, трет виски и все повторяет: «Я такая слышу, а она такая на меня смотрит… А я такая… а она такая…» Ленин неистребимый сорняк «такая, такой», с помощью которого она описывает все ситуации, постепенно вытесняет многие ненужные слова, и ее рассказы часто сводятся к тому, что Лена говорит: «Я такая…», а дальше просто показывает, что она делала – испугалась, удивилась, обрадовалась. И сейчас она все снова и снова открывала рот и глаза и показывала, как она «такая» страшно испугалась, а собака «такая» на нее страшно смотрела и хотела разорвать.

Я подошла к Лене и оттащила ее от двери. Лена крупнее меня, но за счет жира, а не за счет мышц, поэтому я с ней справилась легко. Но это была моя самая главная ошибка. Лена заверещала так, что я услышала, как кто-то заорал ей в ответ с другого этажа. Все, теперь разбирательства не избежать.

Генка, тощий длинный парень, решительно прошел к окну и стал оглядываться. После того как он не сдал летнюю сессию, его должны были забрать в армию, потом передумали, и он то ли учится у нас, то ли не учится, берет какие-то академические отпуска, уезжает куда-то на два-три месяца, потом опять появляется. Генка пытался ухаживать за пухленькой Леной, но та его решительно отшивала. Генка на лицо несимпатичен, фигурой не вышел и небогат, так что шансов завоевать Лену у него мало.

За Генкой сейчас потянулся еще кто-то, и еще…

– Так! – сказал Генка неуверенным голосом и заглянул к Ленке под кровать.

Я села на свою кровать, закрывая ногами Машку. Собака моя не издавала ни одного звука и не шевелилась. Но, увы, Лена, вскочила на свою кровать, точно так же, как и вначале, и, показывая рукой вниз, заикаясь, стала говорить:

– Т-т-т-там…

Мне было ужасно противно. Я видела, что она устраивает весь этот цирк просто так, ради удовольствия, ради того, чтобы привлечь всеобщее внимание, и не знала, как ее остановить. Противно и обидно – ведь мы второй год живем в одной комнате, почти что дружим. Зачем же она так?

Генка, согнувшись пополам и еще раз пополам, встал одним броском на колени и попытался заглянуть под мою кровать.