Они вышли из консерватории вместе. Ирина едва слышно поблагодарила Миру и условилась о следующей репетиции.

— Вам на метро? — спросила Мира.

— Нет, у меня машина, — ответила Извольская просто, без всякой рисовки.

Подошла к темно-синей иномарке, стоявшей возле консерватории, помахала Мире и села за руль.

Мира проводила автомобиль долгим взглядом, в котором не было ни злобы, ни зависти. В ее душе прочно поселился благоговейный восторг.

Зазвонил мобильник. Мира вздрогнула, встряхнула головой. Достала из сумки маленький аппарат, взглянула на определитель и улыбнулась. Она знала, что абонент ей перезвонит.

— Здравствуйте, Маргарита Аркадьевна, — сказала она в трубку. — Да, сейчас вполне удобно. Маргарита Аркадьевна, я бы хотела с вами встретиться и поговорить. Сегодня. Да… Да… О чем? Разумеется о том, что вас интересует больше всего! Об Ирине! О, прошу прощения! Если вам это больше не интересно…

Трубка быстро застрекотала. Мира слушала, улыбаясь.

— Хорошо. Да, Маргарита Аркадьевна, я приеду. Как я вас узнаю? Вы меня знаете? Прекрасно! Да. Буду через полчаса.

Мира сунула мобильник в сумочку. Чиркнула молнией, остановилась перед зеркалом и внимательно осмотрела женщину в темно-синем брючном костюме. В ушах женщины мерцали бриллианты, такой же яркий камушек сиял на короткопалой правой руке. Мира надела темные классические очки от Max Mara и пробормотала:

— Все бесполезно. Нужен другой манекен.

Вздохнула и вышла из гримерки.

Вернувшись домой, Алимов торопливо сбросил обувь и, не снимая ненавистный костюм, пошел в зал. Просторная комната с книжными стеллажами и круглым столом в центре, накрытым скатертью, выглядела точно так же, как при жизни матери: уютно-старомодной. Алимов прошелся вдоль разноцветных книжных рядов и безошибочно выделил взглядом потрепанный корешок с прописными буквами: «Сто оперных либретто».

Уселся за стол, нетерпеливо перелистал старую книгу в потрескавшемся картонном переплете, бормоча под нос: «Юдифь, Юдифь»… Нашел нужную страницу, разгладил переплет и ушел в чтение.

Уважение к информации, добытой из книг, Алимову привили с детства.

После школы Вадик шел к маме, в библиотеку, чтобы делать уроки. Элеонора Александровна работала в учреждении с трудным нефтехимическим названием. Иногда нефть отделялась от химии, и тогда начиналось «движение», как говорила мама. Библиотеку закрывали и тоже делили. Столы сдвигали к стенам, пустые стеллажи начинали с жалобным скрипом гулять по комнате, на полу раскладывали старые газеты и сооружали из книжных томов две горы. Только кадка со старым фикусом сохраняла неподвижность и академическое спокойствие. Во времена разделения она служила пограничным столбом между нефтью и химией. К границе относились несерьезно, потому что все знали: через год начнется обратное «движение».

Вадик столько раз помогал расставлять и переставлять книги, что знал их лучше мамы. Когда не могли найти нужный том, обычно обращались к нему. Библиотека была тишайшим местом, в котором ничего не могло случиться. Однако случилось. Тихий домашний мальчик стал читать раз в десять больше, чем следовало.

— Статистики посчитали, что человек читает за всю жизнь примерно три тысячи книг, — сказала однажды Элеонора Александровна. — А ты за год проглотил триста. Ужас! Что с тобой будет дальше?

Однако ничего ужасного не случилось. Вадим стал энциклопедистом — то есть человеком, у которого количество прочитанного незаметно перешло в качество. Умение улавливать связь между разрозненными частицами, сопоставлять информацию и делать выводы здорово помогало ему в работе.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

Люди со времен Экклезиаста изменились мало, и каждая история, проходившая через детективное агентство, это подтверждала. Люди искусства, судя по сегодняшним событиям, ничем не отличаются от обывателей. И страсти ими руководят те же самые: Любовь, Ревность, Зависть и Тщеславие.

Алимов вернул книгу на полку, переоделся в потертые джинсы с майкой, налил себе чаю и уселся за компьютер. Он не любил полуфабрикатную сетевую информацию, но иногда без Интернета просто не обойтись.

Первой на чистом листе рабочего блокнота появилась, разумеется, фамилия прекрасной амазонки, которая сильно разворошила идеальный душевный порядок новоиспеченного советника.

Анжела Давыдова, меццо-сопрано, восходящая оперная звезда. Родилась в 1988 году, в семье военного. На третьем курсе Московской консерватории стала лауреатом конкурса им. Чайковского, заняв почетное второе место. После окончания консерватории выиграла престижную Вагнеровскую стипендию и получила возможность стажироваться в Австрии. Пела в Италии, Германии, Австралии. Принимала участие в таких-то постановках, работала с такими-то дирижерами и такими-то солистами…

Далее следовали интервью блистательной амазонки. Вначале девочка отвечала умненько, говорила не о себе, а о роли, хвалила оркестр и партнеров. В общем, выглядела достойно.

Но последние два — это было что-то! Что за глупые пространные рассказы про покупку сапог в «любимом ЦУМе»? К чему эта бравада за рулем ярко-красного «Бентли»? А как вам, к примеру, такой абзац: «Мне предложили гонорар, который в России никому не снился»… Откуда у девочки, родившейся и выросшей в обычной российской семье, эта глянцевая гламурная глупость?! Ах, Анжела, Анжела…

Алимов качал головой, дочитывая последнюю хвастливую строчку. Не осуждал, потому что понимал: все эти глупости — детский крик отчаяния, монолог, обращенный только к одному читателю. Вот я какая! Смотри!

С амазонкой по имени Анжела Давыдова все ясно: влюблена в мецената, как кошка. Красовский ее трепета не поощряет, дальше оборонительной стены не пускает. И за всем этим с бессильным отчаянием наблюдает «третий лишний».

Информацию о Стасе Бажанове Алимов раздобыл в личном деле секретаря. Желторотик, только что с университетской скамьи. Честно заработал красный диплом, собирался в аспирантуру, но что-то не срослось. Полгода просидел без работы, потом Никита Красовский поманил его хорошим окладом.

Алимов вспомнил взгляд, которым секретарь провожал патрона-соперника. Интересно, знает ли Никита Сергеевич о том, как относится к нему личный секретарь? И если знает, какие чувства испытывает? Наслаждается чувством опасности и выбросом адреналина? Разрабатывает многоходовую комбинацию с неизвестной советнику целью? Или просто игнорирует неудачливого желторотика, как несущественную деталь театрального механизма?

Далее по списку шел бас-профундо, Анатолий Васильевич Сперанский. Об этом человеке Красовский выразился так: «Старый конь борозды не испортит».

«Старый» — в смысле опытный. Певец с большим стажем и хорошей профессиональной репутацией. Звезда куда меньшего масштаба, чем Извольская, но без дела не сидит. Не амбициозен, охотно принимает приглашения провинциальных российских театров. Любит свою работу и делает ее добросовестно, независимо от того, на какой сцене придется выступать.