‒ Да?

‒ Мадам Альвара, сожалею, но у меня есть приказ регента не пускать вас во дворец.

Признаться, не ожидала. Неужели я неправильно всё поняла и мне не надо было покидать дворец? Неужели принца попытаются убрать сегодня?

‒ Неужели? ‒ выговариваю я, лишь немного подняв брови, и замолкаю. Может быть, он ещё что-то скажет.

‒ Таков приказ, ‒ отвечает охранник кратко и отворачивается от меня, давая понять, что разговор закончен.

Придётся мне спрашивать.

‒ Так долго ограничен мой доступ во дворец?

‒ Этой информации у меня нет, ‒ отвечает охранник.

‒ Если я приду завтра на утренний урок для принца, я смогу пройти во дворец? ‒ переспрашиваю я. Охранник сдвигает брови.

‒ В приказе этого не сказано, ‒ отвечает он после паузы и отворачивается от меня опять.

Приходится мне подбирать парадные юбки ‒ я действительно переоделась к пиру в нарядное платье ‒ и возвращаться домой.

Принц.

Пожалуйста, пусть принц будет жив и здоров. Пусть он не подумает, что я предала его. Регент опередил меня, и я не смогла попасть во дворец.

Ваше высочество, я на вашей стороне. Пусть с вами будет всё хорошо.

Дома, чтобы не думать о том, что сегодня происходит во дворце и что сегодня может поменяться ход истории Ксесса, я занимаю себя делами по хозяйству.

Вначале я топлю печь. Точнее, вначале я вешаю в шкаф парадное платье и переодеваюсь в домашнюю одежду, потом иду во двор за дровами.

Эта необходимость топить печь, каждый день топить печь, если я хочу засыпать в тепле, приводит меня в отчаяние. Был бы я ещё мужчиной ‒ натаскать дров и даже наколоть дров, хотя дрова мне привозят из дворца, как и всем жителям придворцового квартала, не было бы проблемой. Но в этом теле мне так тяжело выходить из холодного дома на холодную улицу и так тяжело носить охапки дров обратно в дом! А после ‒ с помощью тяжёлого ножного пневматического насоса накачивать воду в бак, который будет нагреваться от печи, чтобы позже вечером я могла залезть в горячую ванну и немного расслабиться.

Было бы так здорово, если бы можно было попросить кого-то сходить за дровами и растопить печь. Но увы.

Зато можно заняться простыми физическими делами, а не о принце думать.

К моменту, когда в доме стало тепло, бак с водой наполнился и нагрелся достаточно, чтобы я могла наполнить ванну, стемнело. Последний штрих к тому, чтобы объявить вечер хоть сколько-нибудь приятным, насколько это возможно в текущих обстоятельствах, ‒ небольшой котелок жаркого из помоли с сезонными овощами. Во дворце праздник урожая ‒ и у меня тоже.

Как ничто не рассеивает мучительную тревогу лучше домашних дел, так ничто не вырывает из этих домашних дел лучше, чем стук в дверь ‒ особенно, когда я никого не жду.

Бесшумно кладу на блюдце лопаточку, которой я помешивала жаркое, и, затаив дыхание, подхожу сбоку к двери.

– Это я, – негромко говорит незнакомый голос.

Наверное, в любых других обстоятельствах открывать дверь на это было бы весьма сомнительным с точки зрения здравого смысла решением, но сейчас это может значить только одно.

Амрис.

Настоящий, любимый, родной – за этой дверью.

Хорошо, что изнутри замок открывается поворотом ручки – а то в спешке я бы не сразу попала ключом в замочную скважину.

Вот он.

Ого.

Амрис выбрал для временного воплощения человека любопытной наружности. И во внешности, и в движениях ‒ хочется сказать «повадках» ‒ много звериного. Глаза под острыми сдвинутыми бровями ‒ цепкие, как у хищной птицы. Бульдожья челюсть. Тело при этом ‒ небольшое, немного ниже меня ростом, подтянутое и юркое. Как у змеи.

Походная одежда, вся мятая. Штаны в грязи по пояс, как если бы он шёл по болоту и периодически проваливался в топь то одной ногой, то другой. Куртка по локоть в тех же пятнах.

Лицо, чёрное от усталости.

Взгляд, который останавливается, но не фокусируется на мне.

– Привет, – хрипло шепчет он и вваливается в комнату. Его шатает, он хватается за стол и удерживает равновесие. С плеча соскальзывает плотно набитый чем-то рюкзак.

– Ты в порядке? – только и могу отозваться я, тоже шёпотом. На ощупь закрываю дверь.

Амрис выпрямляется, оборачивается и тянется ко мне голодными губами.

Я невольно отстраняюсь.

Он склоняет голову на бок. Из-под усталости в его взгляде проглядывает недоумение.

– От тебя воняет, – развожу руками я. Амрис блекло усмехается и смеривает меня взглядом.

– И правда женщина. Я до последнего не верил, что ты пойдёшь в женское тело.

Пожимаю плечами. Амрис продолжает разглядывать меня. Наконец вздыхает.

– Спать. Я не спал четыре дня.

Он в моей постели?

Кажется, я не готова так сразу.

– Либо ты сначала моешься, либо ты спишь на полу.

Амрис тихо и удивлённо смеётся и покачивает головой. Чем дольше мы с ним, тем отчётливее я чувствую его под кожей тела, которое мне, честно говоря, не очень симпатично.

– Я согрела воды, раздевайся.

– Ого, ты даже в женском роде говоришь, – Амрис всё не сводит с меня глаз, и его немного покачивает.

– Амрис, сядь.

Отодвигаю стул и сажаю его. Он едва на ногах стоит.

– Снимай сапоги, снимай одежду. Сейчас я проверю воду и вернусь.

Быстро прохожу в ванную комнату, прикрываю за собой дверь и опираюсь на неё спиной.

Почему я нервничаю?

Это же просто Амрис.

За дверью шуршание и шаги.

Окей, это не просто Амрис – это первый раз за очень долгое время, когда мы в разнополых телах одного биологического вида.

Когда мы оба – мужчины, всё очень просто. Когда я – женщина, это совсем другая и очень непростая химия.

Я нормально выгляжу?

То есть, если быть честной с собой, – вдруг я ему не понравлюсь?

Над этим потом можно будет изрядно поржать.

Вода. Я сказала, что я пошла проверить воду.

Вода нагрелась. Как раз, чтобы он мог помыться. Если он там не заснул стоя.

Нет, стоя он не заснул. Пока меня не было, он стянул и бросил на пол куртку, сел на стул и стянул свои грязные сапоги. Под ними оказались не менее грязные носки. Теперь сидит, тяжело опираясь локтями на колени и покачиваясь, как будто тяжело пьяный человек, забывший, что он делал и что делать дальше.

– Амрис.

Он поднимает мутный взгляд на меня.

– А, да. Мыться, иначе я буду спать на полу, – произносит он, вспомнив. И вздыхает, собираясь с силами, чтобы раздеться.