— Интересно, что будет, если хотя бы недели на две отменить все телепрограммы и при этом запретить алкоголь. Часть населения, наверное, сразу повесится, а остальным придется как-то реагировать на происходящее.

Да, как бы Май-Бритт ни избегала телефонных разговоров, но ничего другого не остается — придется звонить в социальную службу и просить заменить эту особу. Раньше до этого не доходило. Раньше санация шла сама собой.

Мысль о вынужденном телефонном разговоре разозлила еще больше.

— Может, вам тоже стоит в этом поучаствовать? Вам даже переодеваться не придется.

На какое-то время стало тихо, Май-Бритт продолжала смотреть телевизор.

— Почему вы это сказали?

Было непонятно, огорчена она или сердита, и Май-Бритт продолжила:

— А вы посмотрите на себя в зеркало, и глупые вопросы отпадут сами собой.

Чем вам не нравится моя одежда?

— Какая одежда? У меня нет очков, и никакой одежды я на вас не заметила. Сожалею.

Снова повисла пауза. Май-Бритт хотелось узнать, как Эллинор приняла ее слова, но она удержалась. На экране замелькали титры. Спонсор программы — производитель противозачаточных таблеток.

— Можно я задам вам вопрос? — В голосе Эллинор зазвучали новые интонации.

Май-Бритт вздохнула:

— Мне кажется, у меня нет ни малейшего шанса вам в этом помешать!

— Вам нравится быть злой? Вы получаете от этого удовольствие? Или вы ведете себя так, потому что чувствуете себя неудачницей?

Май-Бритт с ужасом почувствовала, что краснеет. Неслыханная наглость. Такого еще никто себе не позволял. Никто. Предполагать, что она неудачница, — да за такое оскорбление эту отвратительную девицу просто обязаны уволить!

Май-Бритт нажала кнопку на пульте, увеличив звук. Нельзя показывать, что ты задета.

— Я горжусь своим телом и не считаю, что должна прятать его. Я нравлюсь себе в этой блузке — если это она вас так возмущает.

Май-Бритт по-прежнему не отрывала взгляд от телевизора.

— Конечно, это личное дело каждого — можно одеваться как шлюха.

— Да, точно так же, как личное дело каждого — закрыться в квартире и попытаться обжорством довести себя до могилы. Но ведь ни первое, ни второе не предполагает отсутствие у человека мозгов. Правда?

Это была последняя фраза. Последнее слово осталось за Эллинор, из-за чего Май-Бритт разозлилась до предела.

Оставшись одна, она тут же позвонила и заказала пиццу на дом.

С отправки письма прошло шесть дней. За это время Май-Бритт постепенно успокоилась, и ее больше не охватывало невыносимое отвращение. Ей хватало того раздражения, которое у нее вызывала Эллинор., Но однажды вечером она услышала, как что-то упало в эту ненужную корзину, и раньше, чем крышка почтового отверстия закрылась, она уже знала, что от Ваньи пришло новое письмо. Май-Бритт немедленно ощутила, как изменилась атмосфера в квартире, ей даже не нужно было подходить к двери, чтобы убедиться в своей правоте.

Она попыталась не обращать внимания на конверт и, проходя мимо двери, старалась не смотреть в корзину. Но потом, само собой, явилась Эллинор и начала радостно размахивать письмом прямо перед ее глазами:

— Смотрите! Вам письмо!

Она не хотела к нему прикасаться. Оставив конверт на столе, Эллинор приступила к уборке, в то время как Май-Бритт молча сидела в кресле и притворялась, будто на столе ничего нет.

— Вы не будете читать?

— А что? Вам интересно, о чем мне пишут?

Оставив это без ответа, Эллинор продолжила

уборку и сказала несколько слов Сабе. Бедное животное не может защитить себя. Май-Бритт явно видела, что собака страдает.

— У вас болит спина?

Неужели она никогда не научится молчать?

— Что вы хотите сказать?

— Я просто заметила, вы морщитесь и все время щупаете ее. Может, стоит показаться врачу?

Ни за что в жизни!

— Как только вы закончите уборку, соберете ваши вещи и уйдете отсюда, мне сразу же станет легче.

Закрыв за собой дверь, она удалилась в ванную и просидела там до тех пор, пока эта особа не ушла.

А спина у нее болела. Это правда. Боль ощущалась постоянно. А в последнее время усилилась. Но ни за что на свете она не разденется и не позволит кому-то осматривать себя и прикасаться к телу.

Письмо так и лежало на столе. Днем и ночью оно впитывало в себя кислород, и Май-Бритт впервые захотелось уйти из квартиры. У нее не хватало сил на то, чтобы выбросить его. Она заметила, что в этот раз оно было толстым, гораздо толще первого. Ежесекундно оно ее дразнило.

«Ты, бесхарактерная гора мяса! Ты все равно меня прочтешь!»

Она не выдержала.

Когда холодильник опустел, а служба доставки пиццы закрылась, держать оборону стало невозможно. Хотя ни одного слова, написанного Ваньей, она читать не хотела.

Здравствуй, Май-Бритт,

спасибо за письмо! Ты даже не можешь представить, как я обрадовалась! Особенно тому, что у тебя и у твоей семьи все хорошо. Еще одно доказательство того, что всегда нужно прислушиваться к голосу сердца! Последний раз я видела тебя, когда ты была беременна, и помню, как ты страдала из-за того, что тебе пришлось выйти замуж за Йорана против воли родителей. Я так рада, что все сложилось благополучно и твои родители в конце концов образумились. Нельзя оставлять после себя незавершенные дела, иначе тем, кто остается, будет очень тяжело. Если бы ты знала, как высоко я ценила и продолжаю ценить твою решительность и мужество!

Я часто думаю о нашем детстве. Оно у нас было таким разным. У меня, если ты помнишь, был неустроенный дом, и мы никогда не знали, в каком состоянии вернется отец (если вообще вернется). Я никогда не показывала этого, но мне было стыдно перед другими, и особенно перед тобой. А еще я помню, что тебе больше нравилось играть дома у меня, ты говорила, что тебе у нас нравится, и меня это очень радовало. Сейчас могу признаться, что я немного боялась твоих родителей. Тогда много говорили об Общине, которой вы принадлежали, и о том, какие там строгие правила. Дома у нас никто не говорил о Боге. Пожалуй, лучше всего было бы нечто среднее между нашими домами. По крайней мере, в духовном плане, как ты считаешь?!

Помнишь, мы играли в доктора в вашем дровяном сарае вместе с Буссе Оманом? Нам было лет десять-одиннадцать, да? Я помню, как ты испугалась, когда нас обнаружил твой отец, а Буссе сказал, что эту игру придумала ты. Мне до сих пор стыдно, что в тот раз я не взяла вину на себя, но мы обе знали, что тебе нельзя играть в такие игры, так что, наверное, мое признание все равно не помогло бы. Это была безобидная игра, так играют все дети. После этого ты несколько недель не ходила в школу, а вернувшись, не хотела рассказывать, почему пропустила занятия. Я многого не понимала, потому что мы были такими разными. Так же как через несколько лет не понимала, почему ты часто просишь Бога избавить тебя от нежелательных мыслей. Мы тогда были подростками и думали только о мальчиках, и я не до конца понимала ход твоих мыслей, он казался мне немного странным. А еще ты была такой красивой, именно на тебя в первую очередь обращали внимание мальчики, из-за этого я тебе немного завидовала. Но ты хотела, чтобы Бог подавил твое «я», научил тебя послушанию…