проявлению в той или иной области, мог найти в нацистском движении свою среду и своё дело. Но при этом он подчинялся железной дисциплине фюрер-принципа и превращался в солдата. Солдата расы, нации, партии и лично Адольфа Гитлера. Условием пребывания в железных рядах, под сенью мощной защиты, с перспективой небывалого жизненного подъёма после захвата власти было полное, безоговорочное и активное принятие идеологии насилия. Хоть в СС, хоть в «Народном благополучии», хоть за партой, хоть за рулём.

Эта армия, недавно маргинальная, малочисленная и презираемая, к концу 1932 года двигалась миллионными когортами. Германское общество ушло в напряжённый поиск «такой партии». И выяснилось, что, на общую беду, она и здесь «есть».

Ещё на октябрьском референдуме 1929 года, когда НСДАП добивалась отвержения репарационного «плана Юнга», нацисты в целом потерпели крупную неудачу. Но уже с 1930-го создание нацистских фракций в региональных парламентах стало обычным явлением. Гитлеровцы явочным порядком превращались не просто в фактор национальной политики, а в участников властного процесса. Не только законодательного, но и административного — в Тюрингии, одной из ключевых германских земель, пост министра внутренних дел больше года занимал Вильгельм Фрик. Тот самый заплечник старшего поколения, что начал с Гитлером ещё до «Пивного путча», в ноябре 1923-го был одной из ключевых фигур заговора, проводил политику расовой диктатуры во главе МВД Рейха и кончил на нюрнбергской виселице.

«Золото манит нас»

Олигархия Веймарской Германии лихорадочно искала силу, умеющую говорить с народом и способную проявить необходимую антикризисную жесть. Её настроения кризисных лет лаконично выразил председатель Союза горнозаводской промышленности Эрнст Бранди: «Нужен твёрдый парень, который сделает то, что будет признано необходимым». Традиционные консерваторы явно выдохлись. НСДАП демонстрировала свежую силу в драйвных собраниях, уличных бойнях, многомиллионной поддержке. Гитлер показал, на что реально способен. И тогда к нему потянулись хозяева жизни. Именно в таком, не в обратном, порядке.

В крупнобуржуазной элите присутствовала группировка, связавшаяся с нацистами ещё в предыдущее десятилетие — Кирдорф, Тиссен, Феглер (преемник покойного Стиннеса). Их было немного, но и они создавали мощное подспорье гитлеровцам. Тот же Кирдорф в январе 1930 года добился систематических отчислений в кассу НСДАП 5 пфеннигов с каждой проданной тонны угля. За годы в результате натикало 6 миллионов марок. Мягко говоря, нормальные деньги.

Комплексы презрительного отвержения нацистской черни стали преодолеваться. В первые же месяцы кризиса, предвидев надвигающийся тотальный обвал, но сделав из этого предвидения крайне извращённые выводы, на связь с НСДАП начали выходить знаковые фигуры крупного капитала, совмещающие экономическое могущество с общественно-политической активностью, напрямую связанные с консервативной частью верхушки госаппарата.

Главным авторитетом и признанным лидером банковского сообщества Германии был Ялмар Шахт. Более шести лет он возглавлял государственный Рейхсбанк и считался спасителем германской экономики — именно ему удалась в середине 1920-х политика финансовой стабилизации, которую безуспешно пытался повторить Брюнинг. Разойдясь с Брюнингом относительно стабилизационных методов, в марте 1930-го Шахт ушёл в отставку и возглавил германское представительство американской корпорации Моргана. В том же году он всерьёз обратил внимание на нацистскую партию как возможный политический инструмент антикризисного регулирования.

Вокруг Шахта сложилась олигархическая группировка, в 1932 году пролоббировавшая НСДАП. В неё вошли не только Кирдорф и Тиссен. Под влиянием Шахта прагматический интерес проявил сам Густав Крупп, олицетворение германской промышленности в глазах остального мира. Подтянулись «химики» Георг Шницлер и Август Ростерг, «электрик» Карл Сименс, символизировавшие высокотехнологичный капитал. Ещё ближе к гитлеровскому движению стоял другой химический магнат Вильгельм Кепплер, выполнявший оперативные поручения фюрера. Нацистским пиаром среди капитанов индустрии заведовали крупнейшие экономические журналисты того времени Вальтер Функ и Отто Дитрих. Своеобразными финансовыми диспетчерами, аккумулировавшими и направлявшими по назначению спонсорские средства НСДАП, выступили глава кёльнского банковского дома Курт фон Шрёдер и директор «Немецкого банка» Эмиль фон Штаусс. Особое же место в этом ряду занимал генеральный директор «Стального треста» доктор Альберт Феглер — возможно, единственный из «золочёных», приверженный идеологии нацизма. В своё время он начинал в концерне Гуго Стиннеса, после смерти которого принял руководство его бизнесом. И покончил с собой в 68 лет — на военно-хозяйственном посту в апреле 1945-го, окружённый американскими войсками.

Важнейшей фигурой элиты, пошедшей на сговор с Гитлером, был также председатель ДНФП Альфред Гугенберг. Ультраконсервативный политик, непримиримый враг республики, являлся крупным магнатом. Причём в нестандартном по тем временам бизнесе — киноиндустрии и печати. Его газеты и киностудии являлись мощным орудием политической борьбы, формирования общественного мнения, лоббирования государственных решений.

Рейнско-Вестфальский угольный синдикат Кирдорфа, «Стальной трест» Тиссена и Феглера, военный металл Круппа, химический гигант «ИГ Фарбениндустри» Шницлера и Кепплера, калийные производства Ростерга, электротехнический холдинг Сименса, медиа-концерн Гугенберга банкирские дома Берлина и Кёльна… Это лишь наиболее значительные из спонсоров и лоббистов НСДАП. Цвет германской индустрии. В скором будущем «фюреры народной экономики». Что толкнуло их на этот путь?

Распространено мнение, будто решающим фактором послужил страх перед коммунизмом. Это не так. Несомненно, коммунистическая угроза была безотбойной картой нацистов. Ужасы «Великого перелома», в точности пришедшегося на годы Великой депрессии, говорили сами за себя. Самим своим существованием СССР способствовал триумфальному шествию Гитлера во власть. Но на антикоммунизм в нацистской пропаганде более всего откликались «мелкобуржуазные массы». Магнаты капитала были слишком информированными людьми, чтобы браться на понты. Они хорошо знали, что, несмотря на заметный рост влияния КПГ, эта опасность не слишком актуальна, о захвате власти коммунистами объективно не может быть и речи.

Идейной приверженности нацизму они в подавляющем большинстве не имели. Классовой близости к выходцу из ночлежки и его лабазно-бандитскому окружению не ощущали. Тем не менее, ставка на Гитлера была сделана. Зачем?

Ответ на этот вопрос дал сам Гитлер 27 января 1932 года, выступая в Дюссельдорфском индустриальном клубе перед тремя сотнями «китов» германской промышленности: «Не немецкая экономика завоевала мир и сформировала государство. Наоборот, государство создало предпосылки для расцвета экономики». В этих нескольких словах выражена суть экономической модели нацизма. Американская бизнес-аудитория согнала бы оратора с трибуны. Английская покинула бы зал. Французская утонула бы в галдёже. Немецкая устроила овацию.

Сговаривавшихся с Гитлером промышленников и банкиров вёл элементарный прагматизм — но в специфическом понимании германского капитала. Вспоминаются слова Карла Маркса о «вялой, трусливой и медленной» немецкой буржуазии. По хищной жёсткости германский капиталист мог дать фору любому. Но он традиционно подчинялся государственной бюрократии и усматривал в этом выгоду. В этом плане германская буржуазия действительно была привержена «социализму», тем более «национальному». Не случайно Ленин рассматривал кайзеровскую экономику «военной каторги» как готовый экономический базис своего «социализма».

Германская политическая власть обеспечивала прибыльное функционирование