– Разумно, – задумчиво потер широкую переносицу Мамут.

– Господа, у меня есть тост, – встал, решительно зашуршав рясой, отец Андрей. – Я предлагаю выпить за моего друга Сергея Аркадьевича Саблина.

– Давно пора, – усмехнулась Румянцева.

Саблин хмуро глянул на батюшку.

– Россия наша – большинское болото, – заговорил отец Андрей. – Живем мы все как на сваях, гадаем, куда ногу поставить, на что опереться. Не то чтоб народ наш дрянной до такой степени, а метафизика места сего такова уж есть. Место необжитое, диковатое. Сквозняки гуляют. Да и люди тоже – не подарок. Трухлявых да гнилых пруд пруди. Иной руку тянет, о чести говорит, святой дружбой клянется, а руку его сожмешь – гнилушки сыпятся. Поэтому и ценю я прежде всего в людях крепость духа. С Сергеем Аркадьичем мы не просто друзья детства, однокашники, собутыльники университетские. Мы с ним братья по духу. По крепости духовной. У нас есть принципы незыблемые, твердыня наша, – у него своя, у меня своя. Если бы я в свое время принципами поступился, теперь бы панагию носил да в Казанском соборе служил. Если бы он пошел против своей твердыни – давно бы ректорской мантией шуршал. Но мы не отступили. А следовательно, мы не гнилушки. Мы твердые дубовые сваи русской государственности, на коих вырастет новая здоровая Россия. За тебя, мой единственный друг!

Саблин подошел к нему. Они расцеловались.

– Прекрасно сказано! – потянулся чокнуться Румянцев.

– Я не знал, что вы вместе учились, – чокнулся с ними Мамут.

– Как интересно! – глотнула шампанского Арина. – А вы оба философы?

– Мы оба материалисты духа! – ответил отец Андрей, и мужчины засмеялись.

– И давно? – спросила Румянцева.

– С гимназейской поры, – ответил Саблин, сдвигая манжеты и решительно беря в руки берцовую кость.

– Так вы и в гимназии вместе учились? – спросила Арина. – Вот те на!

– А как же. – Отец Андрей сделал грозно-плаксивое лицо и заговорил фальцетом: – Саблин и Клёпин, опять на Камчатку завалились? Пересядьте немедленно на Сахалин!

– Ааа! Три Могильных Аршина! – захохотал Саблин. – Три Могильных Аршина!

– Кто это? – оживленно блестела глазами Арина.

– Математик наш, Козьма Трофимыч Ряжский, – ответил отец Андрей, разрезая мясо.

– Три Могильных Аршина! Три Могильных Аршина! – хохотал с костью в руке Саблин.

– А почему его так прозвали? – спросила Румянцева.

– У него была любимая максима в пользу изучения математики: каждый болван должен уметь… а-ха-ха-ха! Нет… а-ха-ха-ха! – вдруг захохотал отец Андрей.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! – зашелся Саблин. – Три… ха-ха!.. Три… ха-ха!.. Могильных… а-га-га-гаааа!

– Он… а-ха-ха!… он… транспортиром однажды, помнишь, измерял угол… а-ха!.. угол идиотизма у Бондаренко… а тот… а-ха-ха! Ааааа!

Саблин захохотал и затрясся так, словно его посадили в гальваническую ванну. Кость выпала из его рук, он со всего маха откинулся на спинку стула, стул пошатнулся, опрокинулся, и Саблин повалился на спину. Отец Андрей хохотал, вцепившись пальцами в свое побагровевшее лицо.

В столовую вошла Саблина в новом длинном платье темно-синего шелка. Следом вошел Лев Ильич.

Саблин корчился на ковре от смеха.

– Что случилось? – спросила Александра Владимировна, останавливаясь возле него.

– Гимназия. Воспоминания, – жевал Мамут.

– Стишок? – Она прошла и села на свое место.

– Что за стишок? – спросил Румянцев.

– Стишок! Ха-ха-ха! Стишок, господа! – Саблин сел на ковре. – Ой, умираю… стишок я сочинил про моего друга-камчадала Андрея Клёпина… ха-ха-ха… ой… сейчас успокоюсь… прочту…

– Отчего этот хохот? – спросила Саблина.

– Не напоминай, Христа ради, а то… хи-хи-хи… мы поумираем… все! все! все! Стихотворение!

– При мне, пожалуйста, не читай эту гадость. – Саблина взяла бокал, Лев Ильич наполнил его шампанским.

– Ну, радость моя, здесь же все свои.

– Не читай при мне.

– Начало, только начало:

У меня есть друг Андрей

По прозванью Клёпа.

Нет души его добрей, –

Пьет шартрез, как жопа.

– Прекрати! – Саблина стукнула по столу. – Здесь ребенок!

– Кого вы имеете в виду? – лукаво улыбнулась Арина.

Раз приходит он ко мне,

Говорит: – Послушай!

Искупался я в говне

И запачкал душу!

– Нет! Душа твоя чиста! –

Я вскричал, ликуя. –

Как у девочки…

– …пизда и как кончик хуя, – произнесла Арина, исподлобья глядя на Саблина.

– А ты откуда знаешь? – уставился на нее Саблин.

– Мне отец Андрей рассказывал.

– Когда это? – Саблин перевел взгляд на батюшку.

– Все вам, Сергей Аркадьевич, надо знать, – сердито пробормотал Мамут, намазывая мясо хреном.

Все засмеялись. Арина продолжала:

– Мне в вашем стихотворении больше всего конец нравится:

Мораль сей басни такова:

Одна у Клёпы голова.

Другую оторвали

Две девочки в подвале.

– Какая гадость… – выпила Саблина. – Мерзкая гадость и тошная пошлость.

– Да! – С добродушной улыбкой на пьяноватом лице Саблин поднял стул, уселся на него. – Как давно все было… Помнишь, как Шопенгауэра читали?

– У Рыжего? – с наслаждением пил шампанское отец Андрей.

– Три месяца вслух одну книгу! Зато тогда я понял, что такое философия!

– И что же это такое? – спросила Румянцева.

– Любовь к премудрости, – пояснил Мамут.

Неожиданно отец Андрей встал, подошел к Мамуту и замер, теребя пальцами крест.

– Дмитрий Андреевич, я… прошу у вас руки вашей дочери.

Все притихли. Мамут замер с непрожеванным куском во рту. Арина побледнела и уперлась глазами в стол.

Мамут судорожно проглотил, кашлянул.

– А… как же…

– Я очень прошу. Очень.

Мамут перевел взгляд оплывших глаз на дочь.

– Ну…

– Нет, – мотнула она головой.

– А… что…

– Я умоляю вас, Дмитрий Андреевич. – Отец Андрей легко встал на колени.

– Нет, нет, нет, – мотала головой Арина.

– Но… если вы… а почему же? – щурился Мамут.

– Умоляю! Умоляю вас!

– Ну… откровенно… я… не против…

– Не-е-е-ет!!! – завопила Арина, вскакивая и опрокидывая стул.