Но Румянцевы, как две борзые, молниеносно вцепились в нее.

– Не-е-е-ет! – дернулась она к двери, разрывая платье.

Лев Ильич и отец Андрей обхватили ее, завалили на ковер.

– Веди… веди себя… ну… – засуетился полный Мамут.

– Аринушка… – встала Саблина.

– Павлушка! Павлушка! – закричал Саблин.

– Не-е-е-ет! – вопила Арина.

– Полотенцем, полотенцем! – шипел Румянцев.

Вбежал Павлушка.

– Лети пулей в точилку, там на правой полке самая крайняя… – забормотал ему Саблин, держа ступни Арины. – Нет, погоди, дурак, я сам…

Саблин выбежал, лакей – следом.

– Арина, ты только… успокойся… и возьми себя в руки… – тяжело опустился на ковер Мамут. – В твоем возрасте…

– Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй! – быстро-быстро забормотала прижатая к ковру Арина.

– От этого никто еще не умирал, – держала ее голову Румянцева.

– Арина, прошу тебя, – гладил ее щеку отец Андрей.

– Папенька, помилосердствуй! Папенька, помилосердствуй!

Вбежал Саблин с ручной пилой в руке. За ним едва успевал лакей Павлушка с обрезком толстой доски. Заметив краем глаза пилу, Арина забилась и завопила так, что пришлось всем держать ее.

– Закройте ей рот чем-нибудь! – приказал Саблин, становясь на колени и закатывая себе правый рукав фрака.

Мамут запихнул в рот дочери носовой платок и придерживал его двумя пухлыми пальцами. Правую руку Арины обнажили до плеча, перетянули на предплечье двумя ремнями и мокрым полотенцем, Лев Ильич прижал ее за кисть к доске, Саблин примерился по своему желтоватому от табака ногтю:

– Господи, благослови…

Быстрые рывки масленой пилы, глуховатый звук обреченной кости, рубиновые брызги крови на ковре, вздрагивание Аришиных ног, сдавленных четырьмя руками.

Саблин отпилил быстро. Жена подставила под обрубки глубокие тарелки.

– Павлушка, – протянул ему пилу Саблин. – Ступай, скажи Митяю, пусть дрожки заложит и везет. Пулей!

Лакей выбежал.

– Поезжайте к фельдшеру нашему, он сделает перевязку.

– Далеко? – Мамут вытащил платок изо рта потерявшей сознание дочери.

– Полчаса езды. Сашенька! Икону!

Саблина вышла и вернулась с иконой Спасителя.

Отец Андрей перекрестился и опустился на колени. Мамут с астматическим поклоном протянул ему руку дочери. Тот принял, прижал к груди, приложился к иконе.

– Ступайте с Богом, – еще раз склонился Мамут.

Отец Андрей встал и вышел с рукой в руках.

– Поезжайте, поезжайте, – торопил Саблин.

Лев Ильич подхватил Арину, вынес. Мамут двинулся следом.

– На посошок, – придержал Саблин Мамута за фалду. – У нас быстро не закладывают.

Хлестко открыв бутылку шампанского, он наполнил бокалы.

– Мне даже на лоб брызнуло! – Румянцева с улыбкой показала крохотный кружевной платочек с пятном крови.

– У вас сильная дочь, Дмитрий Андреевич, – поднял бокал Румянцев. – Такие здоровые, такие… крепкие ноги…

– Жена-покойница тоже… это… была… – пробормотал Мамут, уставившись на забрызганный кровью ковер.

Саблин протянул ему бокал.

– За славный род Мамутов.

Чокнулись, выпили.

– Все-таки… вы сильно переоцениваете Ницше, – неожиданно произнес Мамут.

Саблин нервно зевнул, повел плечами.

– А вы недооцениваете.

– Ницше – идол колеблющихся.

– Чушь. Ницше – великий живитель человечества.

– Торговец сомнительными истинами…

– Дмитрий Андреевич! – нетерпеливо дернул головой Саблин. – Я уважаю и ценю вас как русского интеллигента, но вашим философским мнением я не дорожу, увольте!

– Ну и Бог с вами… – Мамут тяжело двинулся к выходу.

– На Арину пригласите! – напомнила Румянцева.

– Да уж… – буркнул он и скрылся за дверью.

Часы пробили полночь.

– Ай-яй-яй… – потянулся Румянцев. – Мамочка, эва!

– Где мы спим? – Румянцева сзади обняла Саблина.

– Как обычно. – Он поцеловал ее руку.

– Еще десерт. – Саблина потерла виски. – От этих воплей голова раскалывается…

Румянцева прижалась сзади к Саблину.

– А нам десерт не нужен.

– Там… торт прелестный… – пробормотал Саблин, закуривая.

Упругий, обтянутый орехового тона шелком зад заколебался, по гибкому телу Румянцевой пошли волны.

– Ах… Сашенька… вы не представляете, как сладко с вашим мужем… как обворожительно хорошо…

Саблина подошла и вылила недопитое шампанское Румянцевой за ворот.

– Ай! – взвизгнула та, не отрываясь от спины Саблина и не прекращая волновых движений.

– Все-таки Мамут – медведь, – убежденно проговорил Саблин.

– А дочь мила, – зевнул Румянцев.

– Да… – напряженно смотрел в одну точку Саблин. – Очень…

Саблина поставила пустой бокал на край стола и медленно вышла. Миновав полутемный коридор, она услышала голоса с парадного крыльца: Лев Ильич и Мамут укладывали Арину в бричку. Саблина остановилась, послушала, повернулась и пошла через кухню. Савелий спал за столом, положив голову на руки. Готовый торт с незажженными свечами стоял рядом. Она прошла мимо, открыла дверь и по черной лестнице сошла на двор.

Нетемная теплая ночь, тонкая прорезь месяца, звездная пыль, рыхлые массивы лип.

Саблина двинулась по аллее, но остановилась, вдохнула теплый влажный воздух.

Донесся звук отъезжающей брички.

Саблина сошла с аллеи, двинулась вдоль забора, приоткрыла калитку и проскользнула в Старый сад. Яблони и сливы окружили ее стройную, словно выточенную из благородной кости фигуру. Она двигалась, шурша платьем о траву, трогая рукой влажные ветки.

Остановилась. Выдохнула со стоном. Покачала головой, устало рассмеялась.

Наклонилась, подняла платье, спустила панталоны и присела на корточках.

Раздался прерывистый звук выпускаемых газов.

– Господи, какая я обжора… – простонала она.

Неслышное падение теплого кала, нарастающий слабый запах, сочный звук.

Саблина выпрямилась, подтягивая панталоны. Поправила платье. Отошла. Постояла, взявшись руками за ветку сливы. Вздохнула, поднялась на цыпочках. Повернулась и пошла к дому.