Джо понимает, о чем я хотел спросить:

– Это была не Микки Карлайл.

Снова оказавшись в машине, мы проезжаем через табачный док, мимо серого квадрата воды, окруженного складами. Я так и не могу понять, облагораживают или уродуют этот район новые застройки, – большинство зданий здесь были заброшены еще до приезда новых владельцев. Портовые пабы закрылись, сменившись фитнес-центрами, интернет-кафе и барами, где подают блюда из побегов пшеницы.

Дальше от реки, зажатое между викторианскими постройками, располагается более традиционное кафе, где мы находим столик у окна. На стенах висят плакаты с пейзажами Южной и Центральной Америки, вокруг пахнет кипяченым молоком и овсянкой.

В зале управляются две полные седые женщины: одна принимает заказы, другая готовит.

Яичница смотрит на меня из тарелки огромными желтушными глазами, искривив беконовый рот. Али заказала сандвич с салатом и наливает чай из металлического чайника. Заварка темного цвета хаки, в ней плавают листья.

В местной школе только что начался обеденный перерыв, и на улице полно ребятишек, поедающих чипсы из пакетов. Некоторые курят у телефонной будки, другие слушают музыку, передавая друг другу наушники.

Джо пытается размешать кофе левой рукой, но ложка словно цепляется за что-то, и ему приходится воспользоваться правой. Его голос заглушает звяканье ножей о тарелки.

– Почему вы думаете, что Микки могла находиться на лодке?

Али уже навострила уши. Ее тоже интересует этот вопрос.

– Не знаю. Я думал о снимке. С чего мне было носить его с собой – разве что я хотел опознать Микки? Прошло три года. Она изменилась.

Али смотрит поочередно то на меня, то на профессора.

– Вы думаете, что она жива, сэр?

– Но не придумал же я все это. – Я показываю на ногу. – Вы видели лодку. Погибли люди. Уверен, что это как-то связано с Микки.

Я не притронулся к еде. И больше не чувствую голода. Возможно, профессор прав: я пытаюсь исправить ошибки прошлого и облегчить свою совесть.

– Нам пора возвращаться в больницу, – говорит он.

– Нет, только не сейчас. Сперва я хочу найти Рэйчел Карлайл. Может, она что-нибудь знает о Микки.

Он кивает, соглашаясь. Это хороший план.

Осенние листья кружатся по Рэндольф-авеню, собираясь у ступеней Долфин-мэншн. Здание выглядит все так же: белая резная арка над входом, бронзовые буквы на стекле над дверью.

Али нетерпеливо барабанит по рулю своими короткими ухоженными ноготками. Это место ее нервирует. Мы оба помним другое время года, суматоху, шум, мрачную жару, страх и горе. Джо ничего об этом не знает, но, должно быть, чувствует наше состояние. Шурша опавшими листьями, мы переходим дорогу и поднимаемся по ступенькам. Дверь открыта: домофон автоматически открывает ее каждый день с девяти до четырех часов. Стоя в фойе, я смотрю на центральную лестницу, словно прислушиваясь к отдаленному эху. Вверх и вниз по этим ступенькам может пройти все: письма, мебель, еда, новорожденные младенцы и пропавшие дети.

Я помню имена и лица всех жильцов. Я могу изобразить линиями на схеме их связи, контакты, карьеру, передвижения и алиби на время исчезновения Микки. Я помню это даже не так, как если бы это случилось вчера, – я помню это, как яичницу с тощим беконом, которую недавно так и не смог съесть.

Возьмите, например, Рэйчел Карлайл. В последний раз я видел ее на поминальной службе по Микки спустя несколько месяцев после суда. Я опоздал и сел сзади, чувствуя, что вмешиваюсь в чужую жизнь. Тихие, одурманенные всхлипывания Рэйчел наполняли часовню, она выглядела отчаявшейся и уставшей от жизни.

Там же присутствовали некоторые ее соседи по Долфин-мэншн, включая миссис Суинглер, любительницу кошек, чья прическа выглядела так, словно один из ее полосатых любимцев свернулся у нее на голове. Рука Кирстен Фицрой лежала на плече Рэйчел. Рядом с Кирстен сидел С. К. Дрэйвид, учитель игры на фортепьяно. На скамейке позади расположились Рэй Мерфи, комендант, и его жена. Между ними ерзал и бормотал их сын Стиви. Синдром Туретта делал его движения молниеносно быстрыми[20].

Я не остался до конца службы. Я выскользнул на улицу и остановился, только чтобы посмотреть на мемориальную табличку, ждавшую благословения:

Микаэла Луиза Карлайл

1995–2002

Мы не успели попрощаться, ангел мой, но до тебя – всего лишь мысль

Ни морали, ни логики, ни душевного успокоения. По словам судьи, ее смерть была бессмысленной, жестокой и случайной.

Потом я еще много раз допрашивал Говарда Уэйвелла, надеясь, что он расскажет о месте погребения Микки, но он ничего не сказал. Время от времени мы обнаруживали новые зацепки, перекапывали парк в Пимлико[21], осушали пруд в Рэйвенскорт-парке[22].

С тех пор я не говорил с Рэйчел, но иногда, втайне от всех, оказывался возле Долфин-мэншн, выглядывал из окна машины и все думал, как же может ребенок пропасть в пятиэтажном доме из одиннадцати квартир.

Старомодный железный лифт грохочет и дребезжит между этажами, поднимаясь на самый верх. Я стучу в дверь квартиры номер 11, но мне не отвечают.

Али всматривается в прозрачные вставки на двери, потом опускается на колени и заглядывает в щель для почты.

– Ее давно не было дома. На полу скопилось много писем.

– Что ты еще видишь?

– Дверь в спальню открыта. На крючке висит халат.

– Голубой?

– Да.

Я помню, как Рэйчел сидела в этом халате на диване, обнимая телефон.

Ее лоб был липким от пота, глаза затуманились. Прежде я уже видел подобное. Ей надо было выпить, ей необходимо было выпить чего-нибудь покрепче, чтобы пережить это.

– Семь лет. Прекрасный возраст.