– Как вы себя чувствуете?

– Какой-то мерзавец меня подстрелил.

Неожиданно его рука начинает дрожать и подергиваться, но он усилием воли заставляет ее не шевелиться.

– Как ваш Паркинсон?

– Я перестал заказывать суп в ресторанах.

– Очень мудро. А как Джулиана?

– Прекрасно.

– А девочки?

– Растут.

В наших отношениях никогда не было места светским беседам и семейным темам. Обычно я напрашиваюсь к Джо на обед, пью его вино, заигрываю с его женой и бесстыдно выдаиваю из него мысли о нераскрытых преступлениях. Джо, конечно, это знает – и не потому, что он чертовски умен, а потому, что я – открытая книга.

Мне нравится О'Лафлин. Он учился в частной школе и принадлежит к среднему классу, но это не страшно. И мне нравится Джулиана, его жена, которая почему-то считает, что может снова женить меня, несмотря на мой прискорбный послужной список.

– Как я понимаю, вы встречались с моим начальником.

– С главным суперинтендантом.

– И что вы о нем думаете?

Джо пожимает плечами:

– Он производит впечатление профессионала.

– Перестаньте, профессор, вы способны на большее. Скажите, что вы думаете на самом деле.

Джо коротко шикает на меня. Он знает, что я его дразню.

Откашлявшись и глядя на свои руки, он начинает:

– Главный суперинтендант – типичный карьерист и на хорошем счету у начальства. Он переживает из-за своего второго подбородка и красит волосы. Страдает астмой. Пользуется лосьоном после бритья от Кельвина Кляйна. Женат, у него три дочери, которые так крепко прибрали папу к своим маленьким ручкам, что его осталось только посеребрить и выгравировать на нем надпись, как на трофее. Они вегетарианки и не разрешают ему есть мясо дома, поэтому он ест его в служебной столовой. Он читает романы Филлис Дороти Джеймс и любит воображать себя Адамом Далглишом, хотя и не пишет стихи и вообще не слишком чувствителен[17]. И у него есть очень раздражающая привычка не слушать людей, а читать им лекции.

Я восхищенно присвистываю.

– Вы следили за этим парнем?

Профессор неожиданно смущается. Другой на его месте поражал бы своим талантом знакомых, а Джо всегда искренне удивляется, что угадал хотя бы половину. И он берет факты не из воздуха. Я мог бы попросить его обосновать каждое утверждение, и он не медлил бы с ответом. Джо, видимо, заметил, как Кэмпбелл отдувается, унюхал его лосьон, наблюдал за тем, как ест главный суперинтендант, увидел фото его детей…

Вот что пугает меня в Джо. Он как будто способен влезть человеку в голову и читать там, как в открытой книге. Не хочется слишком сближаться с человеком, который в один прекрасный день поставит перед тобой зеркало, где ты увидишь свою судьбу.

Джо рассматривает мою медицинскую карту, изучает результаты тестов и рентгеновские снимки. Потом закрывает папку.

– Итак, что случилось?

– Пуля, ружье – обычная история.

– Очнулись здесь? Что помните последним?

Я не отвечаю: я ломаю мозги уже два дня, с тех самых пор, как пришел в себя, но вспоминаю только пиццу.

– Каково ваше эмоциональное состояние?

– Подавлен. И зол.

– Из-за того, что не можете вспомнить?

– Никто не знает, что я делал на реке. Это не была полицейская операция. Я действовал в одиночку. Я не бунтарь. Я не бросаюсь в дело сломя голову, словно панкующий подросток с татуировкой «Рожденный проигрывать» на груди… Они обращаются со мной, как с преступником.

– Врачи?

– Полицейские.

– Вероятно, это потому, что вы не можете вспомнить. Вы чувствуете себя не таким, как все. Вы думаете, что все, кроме вас, посвящены в какую-то тайну.

– Вы полагаете, у меня паранойя?

– Нет. Это обычный симптом амнезии. Вам кажется, что от вас что-то скрывают.

Что ж, пусть так, хотя это и не объясняет поведения Кибела, заявлявшегося ко мне уже три раза с ложными обвинениями и дикими заявлениями. Чем дольше я отказываюсь говорить, тем в большую ярость он приходит.

Джо вертит в руках ручку.

– Однажды у меня был пациент, мужчина тридцати пяти лет, у которого в прошлом не было никаких нервных или психических расстройств. Он поскользнулся на обледеневшей тропинке, упал и ударился головой. Он не терял сознания… ничего такого. Поднявшись, он просто пошел дальше…

– В этой истории будет мораль?

– Он не помнил, что упал. И больше не знал, куда идет. Он совершенно забыл то, что случилось с ним в предыдущие двенадцать часов, хотя помнил свое имя и узнавал жену и детей. Это называется обширная преходящая амнезия. Из памяти исчезают минуты, часы или дни. Самосознание не страдает, и больные ведут себя в целом нормально, но не могут вспомнить какое-то событие или период времени.

– Но ведь память возвращается?

– Не всегда.

– Что случилось с вашим пациентом?

– Сначала мы подумали, что он забыл только падение, но он недосчитался и других воспоминаний. Он не помнил своего предыдущего брака, не помнил дома, который однажды построил. И он не знал, что Джон Мейджор был премьер-министром.

– Выходит, он не так уж сильно пострадал.

Джо улыбается:

– Пока еще рано говорить, будет ли ваша амнезия постоянной. Возможно, ее причиной стала травма головы. Большинство зафиксированных случаев сопровождалось физической или эмоциональной травмой. Огнестрельная рана вполне подходит. Приступы могут быть спровоцированы сексуальным контактом или погружением в холодную воду…

– Больше не буду заниматься сексом в бассейне.

Мой сарказм не встречает сочувствия. Джо продолжает:

– Вследствие травматических событий наш мозг радикально изменяет химический состав крови и количество гормонов. Это своеобразный механизм выживания, который заставляет нас драться или убегать. Иногда, после того как угроза миновала, мозг работает в этом режиме еще какое-то время – на всякий случай. Мы должны убедить ваш мозг, что можно расслабиться.

– А как это сделать?

– Мы разговариваем. Анализируем. Обращаемся к дневникам и фотографиям, чтобы пробудить воспоминания.