Из квартиры Рита еле вырвалась. Уговоры не помогли, пришлось прорываться к двери с боем, грубить, отталкивать ее. Усаживаясь в машину, Рита подняла глаза к окнам. Мать торчала за тюлевой занавеской, вздрагивая всем телом – плакала. На душе у Риты сделалось так погано, что хоть поворачивай обратно. Но что бы это решило? Ничего! Принесло бы ложное успокоение на час-другой, и только. В дом своего мужа все равно ей возвращаться пришлось бы, даже если она и не поехала бы на вечеринку к подруге. А туда мать тоже не пустила бы ее и снова плакала бы. Тяжело с ней.

Рита медленно ехала по городу, старательно объезжая лужи, машину она вымыла только вчера, не хотелось особенно уж ее изгваздать, вдруг завтра не удастся вымыть? Мало ли, времени вдруг не окажется или обстоятельства сложатся не в ее пользу. Или проспит она у Стаськи слишком долго. А супруг снова занудит, снова спрашивать примется: а куда ездила, а где так машину грязью заляпала, а с кем ездила, а по какой причине ездила? Ему же не докажешь, что сегодня утром лил дождь, что и в городе на дорогах может быть грязно. И что если даже дождь шел всего лишь полчаса, машину все равно он убрызгал по самую крышу. Ему не докажешь. У него ведь своя правда, свое видение жизни. Единственно верное, как он полагает.

Как же все надоело, если честно! Может, стоит его послать куда подальше? Просто сказать: а не пошел бы ты со своими сложившимися привычками! Потом собрать вещи, хлопнуть дверью и…

И вот тут-то и начнется самое интересное. Послать-то она может его, и даже сумеет. И даже вид при этом примет весьма гордый и независимый, но вот вещи собрать – это нет. И дверью хлопнуть – тоже нет. Это ей не позволено.

Уйдет, если только он ей это разрешит, а на такое надеяться – тупой быть. И если даже и позволит, то уйдет она от него в том, в чем пришла. А пришла она, если вспомнить, в купальнике и легком льняном сарафане, накинутом прямо на мокрое после купания тело.

Все это ее немудреное летнее добро было домработницей выстирано и выглажено. Упаковано в пластиковый пакет и хранится на верхней полке ее шкафа.

– Не стоит от этого избавляться, – остановил тогда ее супруг домработницу, когда та намеревалась выбросить пластиковый узелок с ее пожитками. – Вдруг понадобится…

Риту тогда будто кто-то по голой спине хлыстом стеганул, отрезвил и место ее ей указал. И, вперив вопросительный взгляд в морщинистую переносицу супруга, она попросила объяснений.

Они не заставили себя ждать. Были лаконичными и всеобъемлющими:

– Уйдешь, в чем пришла, дорогая.

И нельзя ей взять с собой из этого мавзолея ни курточек, ни шубок, ни украшений с джинсами от-кутюр и сапожками ручной работы. Ничего, чему так откровенно и с аппетитом она радовалась первое время.

Большая черная машина Лесика припарковалась рядом со Стаськиной «букашкой». Грязной она была до невозможности. Понятное дело, Лесику не придется объясняться с супругой по поводу заляпанных автомобильных дверец и окон. Он был хозяином положения и жизни самой. Он был хозяином! И у него на верхней полке шкафа не покоилось выходное пособие, упакованное в пластиковый пакетик.

Вообще-то Лесик – не их одноклассник, он старше их всех, но как-то так получилось, что он прибился к их компании на каком-то празднике да так и остался. Давно, кстати, прибился, уже и не вспомнить когда, и подружился с ними со всеми раз и навсегда. Никогда ни к кому из девочек не приставал, симпатий и притязаний, в отличие от Игоши, никому не высказывал. К мальчикам – тьфу-тьфу, как бы не сглазить, – тоже. Дружил хорошо и основательно, хотя в свою личную жизнь пускал не очень-то охотно. О себе рассказывал очень скупо. Будто был он женат, детей нет. Какой-то бизнес вел, и вроде успешно. Это уже Валек сплетничал. Сам Лесик не трындел о своих успехах. Но они и сами, без него, догадывались, что дела у Лесика идут в гору. Одет прилично, запонки – и те из драгметаллов, машины меняет часто, поляну накрывает на две трети от общих расходов.

Все у него было хорошо. Он даже в будний день мог позволить себе забросить все и явиться на встречу с друзьями, попьянствовать.

– О-о-о!!! Маргоша!!! Солнце, дай я тебя расцелую!!! Ум-м-м, ум-м-м какой сладенький, какой славненький!!!

Лесик встретил Риту у порога, уже изрядно накачавшийся. Стащил тут же с нее меховую курточку, отобрал сумку с бутылками и закуской, швырнул все куда-то, обнял ее, притиснул к себе, начал тыкаться в нее влажными губами куда ни попадя и пьяно приговаривать:

– Какой хороший малыш! Какой славненький!!! Ум-м-м, как пахнет! Идем! Идем, там Стаська такие чебуреки забабахала, что просто умереть можно…

Вообще-то, Рита придерживалась диеты, пусть и не излишне строгой, но такие вещи, как мясо с тестом, пельмени с майонезом, жареную картошку на свином сале, в обыденной жизни она себе не позволяла никогда. Но то – в обыденной жизни. В той, что не имела ничего общего с жизнью, царившей на Стаськиной кухне. Здесь готовилось и елось все! Здесь могли за один присест запросто выхлебать пятилитровую кастрюлю борща с чесночными пампушками. Могли в мгновение ока распотрошить рыбный балык, разодрать в клочья запеченную утку. С тем же успехом умели уплетать за обе щеки всякие «запарики», наматывая на вилку длинную китайскую лапшу.

У Стаськи в кухне было вкусно и съедобно все.

– Явилась, Марго? – Подруга, перепоясанная громадным фартуком в яркую синюю клетку, обернулась от плиты, занятой сразу тремя сковородками. – Присаживайся. Лесик, пива даме!..

Потом они пили пиво, много пива. Ели невероятные по размеру и сочности чебуреки. Снова пили, звонили без конца кому-то, хохотали до упаду, вспоминали. Разгадывали какие-то невообразимо сложные шарады и ребусы, разложенные Лесиком на столе. Причем шарады эти были из вполне реальной жизни, казавшиеся Рите чем-то до боли знакомым, что часто ей вспоминалось.

Снова пили, ждали Нинку и Игошу с его новой пассией, обнаруженную им на дне пробирки в его заумной лаборатории. Это Лесик так злословил, не Рита. Стаська подхихикивала и все больше помалкивала сегодня. При этом она как-то странно смотрела на Лесика, выглядевшего даже не на миллион, а на все сто миллионов долларов! Это уже, кажется, Рита так о нем сказала. Так вот, Стаська без конца таращила на Лесика свои голубые глазищи и с воодушевлением облизывала полные губы здоровенным языком. И как он у нее во рту, интересно, помещается, подумала в какой-то момент Рита. Такой огромный, прямо как у овчарки! И отчего она без конца на Лесика пялится? Влюбилась, что ли?

Когда она вдруг спросила об этом у самой Стаськи, в кухне повисла тишина. Эта самая тишина показалась ей такой гнетущей и оглушительной, что Рита зажмурилась и головой замотала.

– Чего вы, ну?! – Распахнув глаза, она увидела, что они еще таращат на нее свои пьяные глазищи. – Я же пошутила!

– Шутки у тебя, мать, скажу я тебе, – обиженно вывернула нижнюю губу Стаська и тут же подтолкнула к ней наполовину наполненный пивом пол-литровый бокал. – Пей лучше, если тебе скучно!