четыре месяца бомбардировки американской авиацией Камбоджи во время вьетнамской войны; после смерти Насера — поворот Садата в сторону Запада и его отход от тесных отношений с СССР; наконец, после победы исламской революции в Иране — неизбежность войны между Ираком и этой страной, она началась через десять месяцев после проведения ситуационного анализа. Этот список можно было продолжить. Не последнее место в нем заняли сбывшиеся прогнозы по поводу экономических результатов энергетического кризиса, начало которому положил последовавший за войной в 1973 году на Ближнем Востоке резкий подъем цен на нефть.

За разработку методики ситуационных анализов группа ученых, которую я возглавлял, получила в 1980 году Государственную премию СССР. Мы прошли вместе с оборонщиками по закрытому списку. Когда каждому из нас торжественно вручали значки лауреатов и дипломы, мы удивились тому, что в зале было не меньше награжденных, чем тех, которые становились лауреатами по открытому списку. Вручавшие награды — секретарь ЦК, заместитель председателя Совмина и заведующий оборонным отделом ЦК — отреагировали без тени юмора на мой вопрос, следует ли значок лауреата носить с обратной стороны лацкана пиджака. «Вы можете носить его открыто», — последовал ответ.

В 1985 году, после перехода А. Н. Яковлева на работу руководителем отдела пропаганды ЦК КПСС, директором ИМЭМО по его предложению назначили меня. М. С. Горбачев, ставший к этому времени генеральным секретарем Центрального комитета партии, сначала не соглашался. Меня знал лишь понаслышке. Однако главная причина его колебаний, очевидно, заключалась в том, что он уже пообещал одному из своих коллег по Политбюро назначить директором ИМЭМО его сына. В конце концов все-таки назначили меня.

Пост директора ИМЭМО создавал определенные возможности для участия в выработке политики государства, но в тот период я не входил в группу, возглавляемую Яковлевым, которая по заданию Горбачева на даче в Лидзаве (Абхазия) в 1987 году разрабатывала теорию «нового политического мышления». Многие положения этой теории прокладывали путь к реальному осмыслению международной действительности: идея о единстве мира, разделенного на две противоположные системы; проблема выживания общечеловеческой цивилизации (наконец-то признали ее существование); на передний план выдвигались политические методы обеспечения безопасности (естественно, при сохранении высокого уровня обороноспособности страны). Такой вывод подтолкнул к идее сохранения паритета.

Мы впервые начали соизмерять свои внешнеполитические инициативы с общественным мнением на Западе — не отдельной его части, близкой нам по идеологическим убеждениям, а с доминирующими в нем представлениями, в том числе и нелицеприятными для нас.

Известно, что с 1979 года не было советско-американских встреч в верхах, а М. С. Горбачев встречался с президентом Р. Рейганом пять раз. Мне довелось в составе группы экспертов быть очевидцем этих встреч в Женеве, Рейкьявике, Вашингтоне и в Москве. Видел, можно сказать, с близкого расстояния, как трудно начинался диалог и каких усилий стоило отвести мир от опаснейшей черты.

В Женеву президент Рейган приехал с намерением сначала добиться доверия через решение проблем защиты прав человека, урегулирование региональных конфликтов и лишь затем приступить к сокращению вооружений. В конце концов после острой полемики согласились с тем, чтобы идти по всем направлениям одновременно. Но это, по сути, были лишь наметки на будущее.

В Женеве, к огромному сожалению, американцами не были оценены «домашние заготовки» советской делегации. Горбачев пытался открыть дверь для нового направления взаимоотношений, заявив о ряде принципиально иных подходов. Во-первых, мы отказывались от формулы, которой пользовались в прошлом: «или все, или ничего». Иными словами, мы впервые начали учитывать существующее на Западе убеждение, что без сохранения определенного количества ядерных боеголовок у Советского Союза и Соединенных Штатов не обойтись в обозримом будущем — принимая во внимание и недоверие между СССР и США, и отсутствие гарантии нераспространения ядерного оружия. Бывший министр обороны США Р. Макнамара, которого я знал лично и очень высоко ценил не только как профессионала, но и как человека, назвал количество таких «гарантирующих» боеголовок — 400, то есть на порядок меньше имевшихся на вооружении каждой из двух стран.

Во-вторых, была определена наша новая позиция в отношении проблем контроля. Раньше мы соглашались на контроль за процессом сокращения вооружений только с помощью национальных средств. Изменение позиции по этому вопросу, очевидно, проговаривалось Горбачевым предварительно только с очень небольшим числом людей из его непосредственного окружения, а возможно, и вообще не проговаривалось. Помню, как экспертов в Женеве неожиданно пригласили в «защищенный» кабинет[6], где помимо Горбачева присутствовали Шеварднадзе, первый заместитель министра иностранных дел Корниенко и другие. И должен сказать, для нас, людей, профессионально занимающихся международными проблемами, но в общем «детей своего времени», довольно неожиданно прозвучали слова: «Нет, очевидно, смысла упорно держаться за прежнюю “философию по контролю”. Дело даже не только в том, что национальные средства, как считают на Западе, не во всех случаях надежны, а в том, что своим отказом от других средств мы объективно подыгрываем тем, кто говорит, будто наше общество закрытое, результаты соглашений непроверяемы и поэтому, дескать, с нами не стоит договариваться. Мы должны заявить, что готовы на самый что ни есть жесткий контроль, в том числе международный, или инспекцию на месте, включая открытие лабораторий».

Услышав эти слова Горбачева, присутствовавший в «защищенном кабинете» академик Е. П. Велихов тут же спросил: относится ли все это и к нашим оппонентам? Здесь мы все были единодушны: никто не собирался открываться в одностороннем порядке.

К сожалению, время показало, что ни та ни другая сторона не стремились открывать свои лаборатории.

Крайне неожиданным для западных политиков явилось то, что мы не отказались от обсуждения вопроса о правах человека.

В Женеве нас не услышали. Так мы подошли к октябрю 1986 года, когда состоялась встреча на высшем уровне в столице Исландии Рейкьявике. Могу засвидетельствовать, что там была уже иная атмосфера: широкий диапазон обсуждаемых вопросов, интенсивные переговоры, во время которых не исключались компромиссы. Впервые Горбачев пошел на то, чтобы несколько «разбавить» мидовцев непосредственно в переговорных рабочих группах. Шеварднадзе этому не сопротивлялся, во всяком случае в открытую, наверное, потому, что сам еще полностью не контролировал свой аппарат, но в дальнейшем престиж МИДа для него играл подчас самодовлеющую роль.

Я с советской стороны возглавлял подгруппу по конфликтным ситуациям. Моим американским партнером была заместитель госсекретаря Розалина Риджуэй — женщина с сильным характером и прекрасный профессионал. Мы пришли к взаимопониманию по целому ряду проблем, согласовали многие формулировки совместного документа. Правда, на это понадобилось почти 36 часов непрерывной работы. Но все в конце концов зависело от того, договорятся ли в основной — разоруженческой группе. Не договорились, хотя были близки к этому. Поэтому не был подписан и наш документ.

Горбачев очень стремился к результативности встречи. Рейган, помню, тоже был расстроен тем, что все кончилось ничем. Горбачев вышел провожать Рейгана, и даже когда дверца