Ритм ускорялся, раковины, прикрепленные к тонким запястьям танцовщицы, стучали все быстрее, языки пламени в камине вздымались все выше, Эльвина кружилась, прогибаясь волной. Вращаясь в безумном вихре, шелковые покровы ее напоминали водоворот, воронку, увлекавшую в бездну, — и полутемный зал, и музыка, и все вокруг словно исчезло, сгинуло в этом голубом водовороте.

Филипп не отрывал взгляда от мерцающего облака, и, словно почувствовав свою магическую власть над ним, Эльвина приблизилась к нему, танцуя, заламывая руки, словно в мольбе. Сейчас он видел ее синие глаза, потемневшие, с расширенными зрачками, смотревшие в никуда.

Филипп чувствовал, что более не в силах сдерживать страсть. Она говорила правду: перед таким танцем никто не смог бы устоять. Еще чуть-чуть, и он овладеет ею прямо здесь, на полу. Филипп схватил золотой кубок и осушил его до дна.

Но вино лишь добавило жару в и без того раскаленную топку. Кровь ударила в голову, шумела в ушах. Он был весь во власти инстинкта. Сияние ее волос, ее глаз, алебастровая белизна стройного тела — все взывало к нему. Эльвина была как сирена, певшая для него одного свою призывную песню. Взгляд его наконец ухватил соблазнительное покачивание молодой груди. Она исполняла танец живота, и глаза Филиппа остановились на темном треугольнике между бедер.

Еще одно дразнящее движение, и Эльвина, прогнувшись, ускользнула в тень. Филипп, выругавшись сквозь зубы, схватил кубок, таинственным образом оказавшийся наполненным вином. Похоть овладела всем его существом. Желание требовало разрядки, он сгорал от нетерпения: скорее вонзиться в это маленькое тело, еще и еще, вновь и вновь.

Эльвина находилась не в лучшем состоянии. Крепкое вино сняло запреты. Ее непреодолимо влекло к тому мужчине, для которого она сейчас танцевала, перед глазами всплывали видения недавнего прошлого. Она словно вновь чувствовала ласки Филиппа, его поцелуи. Огонь его изумрудных глаз возбуждал ее. Тело, зажившее своей, отдельной от разума жизнью, откликалось на призыв, ясно читавшийся во взгляде рыцаря. Эльвина не просто танцевала перед ним, повторяя заученные движения, она призывала его к себе, молила о ласке. Взгляд ее остановился на шраме, побелевшем от напряжения. Филипп испытывал голод, он жаждал се, и Эльвина не только могла утолить его голод — она сама была голодна не меньше и ждала, что он, Филипп, овладеет ею.

Все вращалось перед глазами, и Эльвина не знала, что было тому виной: вино или музыка. Отблески пламени плясали по стенам, и все и вся погрузилось во мрак. Все, кроме нимфы в таинственном облаке, кружившейся перед ним. Серебряный призрак все ближе и ближе, и вот они остались вдвоем. И в этот миг свистящий шепот прорезал мрак:

— Возьмите ее, милорд. Она ваша.

Филиппу не надо было повторять дважды. Он обнял свою маленькую нимфу и привлек к себе.

Эльвина вскрикнула благодарно, и в тот же миг ее накрыла чернота. Последнее, что она помнила, — это сладостная близость крепкого мужского тела, близость ее смуглого рыцаря.

Филипп не заметил, как обмякло в его руках тело маленькой нимфы, но ведь у призраков нет веса, а она скорее напоминала видение, чем женщину из плоти и крови. Повинуясь лишь требованию тела, сжигаемого нечеловеческой похотью, и голосу, напоминавшему змеиный свист, он шел вперед.

— Следуй за мной.

И Филипп послушно пошел в темноту, неся на руках свой драгоценный приз.

Холодно. После жара ревущего огня она чувствовала лишь холод. Он пробирался под кожу, вонзался ледяными иглами в позвоночник, растекался по груди. Эльвине хотелось укрыться, но она не могла двинуться. Руки ее, закинутые за голову, оказались связаны, а запястья прикреплены к какому-то выступу над головой. Все было словно в дурном сне, сне, который хочется стряхнуть с себя, да только ничего не получается. Эльвина вращала головой из стороны в сторону, силясь проснуться, но даже глаза не в силах была открыть.

Тишина, и только зловещее бормотание где-то в отдалении. Оглушительная тишина, пугающая, странная. Еще никогда Эльвина не знала такой тишины. Путешествуя ночью через лес по проселочной дороге, она все равно слышала успокаивающее фырканье волов и скрип колес старой повозки. Где-то ухнет ночная птица, хрустнет ветка, и ты знаешь, что вокруг — жизнь. Но сейчас было так, словно она попала в страну мертвых. Эльвина напрягала слух, но ни крика птицы, ни потрескивания костра так и не услышала. Только этот таинственный ропот — словно небыстрая река набегала на камни в глубокой пещере.

Должно быть, это ей снилось, и Эльвина хотела проснуться. Озноб сотрясал тело, пробирался вверх по раскинутым ногам. От холода она покрылась мурашками, отвердели и напряглись соски. Ей захотелось свернуться клубком, поджать ноги, но, к своему ужасу, Эльвина осознала, что ее лодыжки прикреплены к невидимым колышкам. И только тогда поняла, что на ней ничего нет, она лежит нагая под открытым небом.

Крик ее, прорезавший тишину, походил на предсмертный вопль жертвы в когтях хищника. В ответ раздалось глухое бормотание. В этом звуке чувствовалась похоть. Эльвина взвизгнула, выгнулась дугой, стараясь освободиться от пут. Незримое присутствие кого-то или чего-то пугало и странно волновало ее. Еще одна попытка вырваться — кисти и лодыжки прочно удерживались на местах, но бедра легко отрывались от каменного ложа. Ропот становился все громче и требовательнее, словно невидимая толпа хором повторяла какое-то заклинание.

Ресницы ее распахнулись, и Эльвина увидела над собой черное, усыпанное звездами небо. Полная луна была окутана странно светящимся облаком. Эльвина огляделась, с ужасом обнаружив, что находится в центре кольца из каменных глыб, расположенного на поляне вблизи Данстона. Огромные валуны окружали ее, их тени крестообразно падали на ее обнаженное, распростертое на каменном пьедестале тело, словно стремились вытянуть из нее душу. Эльвина закричала в истерике, и в этот момент от одного из камней отделилась тень, имеющая человеческие очертания. Невидимые зрители скандировали все громче, все требовательнее, в том же ритме, в котором бедра Эльвины поднимались и опускались на каменное ложе в напрасном стремлении вырваться из пут.

Тень вышла вперед, чтобы начать ласкать ее грудь, втирая в соски вязкое масло, жаркое и ароматное. Эльвина силилась узнать эти руки, но туман в голове мешал мыслить ясно. Все, что она чувствовала, — это приятное ощущение теплых пальцев, ласкающих, массирующих, поглаживающих грудь, потом живот. Затем они опустились ниже и глубже, добираясь, казалось, до начала начал ее существа. Крики Эльвины сменились стонами, а бедра стали покачиваться в древнейшем ритме эротического танца. Она погрузилась в гипнотический транс, лишивший ее сознания. Теперь Эльвина только чувствовала, не осознавая происходящего. И так было даже лучше.

Внезапное появление массивной тени вернуло страх. Темная тень, принадлежащая, по-видимому, мужчине, заслонила луну. Он наклонился над ней, голова ее оказалась в плену его мощных рук. Эльвина подняла глаза. Зеленые огни прожигали ее, но во взгляде Филиппа не было ничего, кроме похоти. Рот его накрыл ее губы, язык проник между зубов, мешая дышать, и крик Эльвины замер в горле. Она давилась, пытаясь вывернуться, но бесполезно: Филипп был словно одержим дьяволом. Одной рукой схватив девушку за волосы, он, целуя ее шею, грудь, живот, другой ласкал ее там, где впервые побывал всего несколько часов назад.