В затемненной комнате дома, расположенного вдалеке от изнуряющей жары и вездесущего песка, отдыхал Аджани. Пусть и не самый комфортабельный из принадлежавших ему домов, но все же достаточно роскошный и удобный, и поэтому годился, в общем, для того, чтобы здесь можно было прийти в себя после недавнего деяния. Где-то поблизости умиротворяюще журчал устроенный в доме декоративный водопад. Аджани не открывал глаз и старался сосредоточиться на этом расслабляющем звуке, на неизменном дуновении легкого ветерка, на чем угодно, кроме яростной головной боли, из-за которой ему казалось, что лучше умереть, чем терпеть эти страдания.

За несколько часов, минувших с тех пор, как новый Прибывший оказался в Пустоземье, головная боль немного ослабла. Аджани уже не казалось, что его тело корежит и месит изнутри, да и рвота прекратилась. И кровь не шла носом, пока он не двигался. Но «стало лучше» вовсе не то же самое, что «стало хорошо». Открытие ворот в другой мир представляло собой нечто вроде смеси магии и науки. Ощущения были как от магии, когда все тело словно выворачивается наизнанку и вталкивается в пространство, которое вовсе не желает удерживать в себе предметы в форме человеческих тел. И магия это была, или наука, или что-то среднее, боль при этом была чертовская.

Порой казалось, что с годами головная боль становится сильнее. А порой Аджани подозревал, что просто стал хуже переносить боль. Впрочем, это не имело никакого значения: великим людям всегда приходится страдать ради своей цели. У него была цель, ради которой он принимал страдания, и когда-нибудь туземцы будут благодарить его за принесенные им жертвы, а те, кто остался в его родном мире, узнают, что он был истинным пророком. Пусть он не проложил в новый мир такую же дорогу, какие открывало большинство путешественников, но, как и все остальные выдающиеся люди, расширявшие империю Ее Величества, он принес себя в жертву. Он готовил в подарок ее империи целый мир, а не какой-нибудь остров или даже материк. В многочисленных шахтах нанятые туземцы добывали из земли драгоценные металлы и самоцветы, которые предстояло доставить королеве.

Диковин, которые годились бы для музеев, здесь практически не было, не то что в Египте, а собирать обширные коллекции местных экзотических животных у него не было желания. Несколько экземпляров он держал в своем частном зоопарке, но драгоценные камни и металлы были, безусловно, куда полезнее, нежели линдвурмы или кинантропы. К тому же он все еще не представлял, удастся ли ему успешно переправлять живых существ туда. Даже перемещение их через пространство и время оттуда было очень трудным делом. И то, что ему удалось достичь столь многого, следовало считать блестящей победой.

Если глядеть с земли, расстояние между мирами кажется громадным. Широченные темные прогалы, пронизанные звездами, настолько неизмеримы в своей громадности, что и подумать нельзя о том, чтобы их пересечь, — до тех пор, пока не поймешь, что эти темные дали сходны с тканью. Человек, вооруженный необходимыми инструментами, может сложить эту ткань, уложить ее складками, а потом проткнуть, как игла протыкает обычную сложенную тряпку. Можно проделать крошечную дырочку — дверь в иной мир — и в мгновение ока преодолеть немыслимые расстояния.

К сожалению, после таких проколов он делался больным и совершенно лишался сил. Еще находясь в Англии, месте, находящемся невыразимо далеко от Пустоземья, он пришел к выводу, что эту дверь можно открыть разве что случайно. Египтология — изумительное занятие. Королева расширяла свою империю, и все старались ухватить побольше всяких языческих диковин. Аджани не был исключением.

Как третий сын, он не стал отцовским наследником, чему радовался, но его нисколько не привлекала и служба, которой пришлось бы посвятить всю жизнь. Аджани пребывал в растерянности до тех пор, пока не купил египетскую мумию, а вместе с нею канопы, ушебти и список текста из саркофага.[1]Текст кто-то нацарапал на полях книги, втиснутой в сосуд. Держа в руке канопу, он прочитал текст вслух.

Я владыка вечности, пересекающий небеса.

Нет страха в членах тела моего,

Я открою страну света, я войду и буду пребывать в ней…

Проложу свой путь… я тот, кто минует стражей…

Я снаряжен и способен открыть его врата!

Произнося это заклинание, я подобен Ра в восточном небе, подобен Осирису в загробном мире. Я пройду сквозь круг тьмы, и дыхание во мне никогда не замрет!

И врата открылись. Вселенная собралась складками, и, повинуясь словам, возник туннель, ведущий из его весьма комфортабельной гостиной — а куда, он не видел.

Знай Аджани заранее, что его ждет, он бы, наверно, заколебался, но к тому времени он успел прилично выпить и, не имея богатой практики пьянства, допустил промашку, не разглядел отхода от тех логических принципов, которыми всегда руководствовался. К счастью, ступив через врата, он попал не в загробный мир. Он оказался в Пустоземье, забытом богом мире, где было полно язычников и чудовищ, уродцев и демонов и вовсе не было аристократии.

И тогда Аджани занялся тем, что подобало каждому из достойных подданных королевы — взялся за исправление недостатков Пустоземья, начал готовить туземцев к постижению благой участи стать подданными Британской империи, наставлять аборигенов этого примитивного мира и управлять ими.

Сегодня напоминание о том, что его деяния служат совершенствованию мира, хоть немного, но утешало его. Вчера он доставил в этот мир еще одного полезного солдата. Этот день он должен переждать, чтобы его тело восстановилось после уплаты той цены, которой стоил вчерашний успех.

Всю ту ночь Китти сидела рядом с Хлоей, пока ту трясло в лихорадке, которой, попадая в Пустоземье, страдали все пришельцы из другого мира. Однако в необходимости ухаживать за больной оказался и неожиданный плюс — Китти получила повод отложить встречу с Эдгаром. Сменившись с поста, он остановился возле ее палатки, но не стал заходить внутрь без приглашения, тем более сегодня, когда она нянчилась с новой Прибывшей.

Китти занималась этим так часто, через ее руки прошло столько людей, что дело это стало для нее чуть ли не обыденным. Обыденным, но, к сожалению, неизменно выматывающим. Она сидела подле той же кровати, где когда-то в лихорадке после перехода трясло Мэри, она смачивала салфетки в том же самом белом тазике и наблюдала задругой женщиной, которой предстояло очнуться в совершенно чужом для нее мире.