Течением их прибило к ухвостью – нижнему концу острова, и брат и сестрой спрыгнули на нетоптаный песок.

Они пошли по берегу и натолкнулись на белый череп. Он лежал у воды, промытый чисто-начисто. Славка догадался, что это череп поросёнка, но решил напугать Лену.

– Дикари-людоеды… – зашептал он.

Лена побледнела и оглянулась.

Жёлтые корни свешивались с обрыва и шевелились, как змеи.

– Гадюки-удавы… – зашептал Славка, и девочка так больно схватила его за руку, что он сморщился и сказал: – Ты, Ленка, маленькая трусиха!

По своим следам они вернулись к ухвостью острова и обомлели.

Лодку отнесло от берега, и она, чёрная, покачивалась на воде среди прохладной солнечной дорожки. Славка в чём был, в том и кинулся в воду – догонять лодку, тут же провалился по шейку и, выпучив глаза, вылетел обратно.

Мимо проплыл пароход. Они замахали ему руками и закричали. Но пароход их не заметил, только раскачал всю Каму, и она долго колотилась волнами о берег.

Лена услышала, как волны говорят между собой на чистейшем русском языке:

«Ма-а-а-а-аленькая трусиха… Ма-а-а-а-аленькая трусиха…»

– Есть хочу! – сказала Лена и заплакала.

Славка посмотрел вслед лодке, где остались две корзины с ежевикой и буханка хлеба, глотнул и сказал:

– Давай мои штаны и рубаху выжмем и повесим на кусты. А там видно будет.

Он разделся. Вдвоём за разные концы они выкрутили его одежду и повесили сушиться на солнышке. До этого солнышко еле-еле двигалось по небу, а сейчас оно колобком покатилось за Каму: «Придумывайте что-нибудь, а то без меня худо будет!»

– Ты карауль мою одежду, – сказал Славка сестрёнке, – а я в тальниках ежевику поищу.

Лена посопела и спросила:

– А дикари-людоеды?..

Мальчуган вернулся не скоро – коленки расцарапаны, губы черны от ежевики, – насыпал девочке полные пригоршни ягод, оделся и сказал:

– Там поляна есть, а на поляне стог. В сене переночуем, а там видно будет.

Ягоды были крупные да седые, как в сахаре, и такие вкусные! К ним бы ещё хлебушка…

Через тальники брат привёл сестрёнку на круглую поляну. Посередине стоял аккуратный стожок, и его макушка была ещё розовой от солнышка. К ночи дети вырыли в стогу глубокую пещеру, залезли в неё, закрыли вход пластом сена, надышали тепла и некрепко заснули.

Всю ночь сено шуршало по-страшному, и Лена, пугаясь, толкала Славку под бок:

– Кто это?

– Чего ты не спишь? – сердился Славка. – Мыши это. Пошумят и перестанут.

Самый сон пришёл утром, а после сна обнаружилось, что у Славки жар. Лоб – как огненный, губы обметало, и ознобисто ему, и пить хочется.

– Ты бы сбегала по ягоды да принесла бы в моей фуражке воды, – сказал Славка, нахлобучил Лене фуражку по самые уши, через силу улыбнулся и уполз в глубину пещеры.

Лена вышла на берег – не на тот, на котором лежал белый череп, а на другой, – увидела пароход и запрыгала, закричала, чтобы он не проплывал мимо.

Но пароход не обратил на маленькую девочку никакого внимания и важно плыл дальше по своим большим делам.

И опять волны заговорили между собой:

«Ма-а-а-а-аленькая трусиха… Ма-а-а-а-аленькая трусиха…»

Обижаться на всё это было некогда – надо выручать больного человека. Ежевика ей не попалась, зато она издалека высмотрела куст шиповника. Красно горели и переливались ягоды – глаз не отвести.

Она нарвала их полную фуражку – до чего мягкие и налитые! – глотая слюни, побежала к Славке и остановилась: в низовьях стучал пароход.

На отмели яснее ясного отпечатались Ленины следы – светлая строчка по тёмному от росы песку.

Лена положила фуражку с шиповником у куста и ногами начертила на песке следующие слова:

«Параход стой! Славка болеет».

Буквы вышли огромными, каждая в несколько раз больше Лены, их видно очень далеко. Но от солнышка песок быстро просыхал и светлел, и Ленина надпись как бы выцвела.

А пароход был уже на виду.

Тогда девочка схватила Славкину фуражку и стала засевать буквы красными ягодами. Шиповника хватило только на первые три буквы: «ПАР».

А пароход приближался.

Торопясь, Лена выкладывала остальные буквы ракушками – зелёными и перламутровыми. Их было много у воды и не хватило только на точку. Вместо неё девочка положила Славкину фуражку – чем не точка!

Пароход проплывал мимо и удалялся.

Охрипнув, Лена запустила ему вслед пригоршню песка.

Пароход высоко вспахал воду, развернулся и поплыл к острову – прямо к тому месту, где стояла Лена.

Он рос на глазах, закрыл полнеба, и Лена хотела убежать от него в тальники, но сообразила, что делать этого не надо: пароход не поезд, на земле не задавит.

Носом он ткнулся в берег, окатил отмель холодной водой.

Прямо под ноги Лене с грохотом обрушился трап, и наверху пророкотало:

– Залезай!

По скользким брускам Лена полезла на корабль. Когда вниз стало страшно смотреть, чьи-то сильные руки подняли её в воздух и поставили на палубу из звонкого крашеного железа.

Девочка стояла в кругу великого множества людей и заробела. Над ней опять пророкотало:

– Славка где?

Лена повернулась к острову. Отсюда хорошо было видно Славкину полянку и стожок.

– Вон там, в стогу. У него жар. Мы вчера сюда на лодке приехали, а обратно – никак: у нас лодку унесло, – сказала Лена и посмотрела на людей.

На самом деле их было не так много: могучий человек в белой фуражке с «крабом», два матроса в тельняшках и замасленный человек, от которого сильно пахло керосином.

А сейчас их осталась половина, потому что после её слов два матроса в тельняшках побежали на остров за больным Славкой.

– Как звать-то? – спросил могучий человек.

– Еленой.

Он посмотрел на девочку хитрющими глазами, укорительно покачал головой и показал вниз, где на отмели лежали Ленины буквы – красные, зелёные и перламутровые:

– Что же ты, Елена, столько ошибок понаделала? Запятую перед «стой» не поставила…

– Они этого ещё не проходили, товарищ капитан, – заступился за Лену замасленный человек.

– В слове «пароход» вместо «о» написала «а», – продолжал капитан не моргнув глазом. – Пароход-то как пишется, вы наверняка проходили?