— Возьми побольше денег, чтобы нанять учителей. В цирке как раз будет такая возможность. Полагаюсь на твой глаз, который распознает и силу, и честь.

— Как всегда, я в распоряжении господина… Пошлю сегодня человека, чтобы он взял билеты на счет поместья. Какие еще будут указания?

— Только прими мою благодарность. Я вижу, как умело ты держишь поместье на плаву. Пока мои коллеги-сенаторы жалуются, что их богатство тает, я могу спокойно улыбаться.

Он встал и легионерским захватом пожал управляющему запястье.

Тубрук с удовольствием отметил, что рука хозяина по-прежнему сильна. Не сдал еще старый бык!

Гай отполз от двери и побежал к Марку в конюшню, но тут же остановился и встал у прохладной белой стены. А что, если он еще злится? Да нет, новость о билетах в цирк — да еще со львами без цепей! — его быстро развеселит. Оставляя солнце за плечами, Гай бросился вниз по склону к постройкам из тика и известняка, где держали тягловых лошадей и быков. Откуда-то донесся голос матери, она звала его, но Гай обратил на него не больше внимания, чем на пронзительный крик какой-нибудь птицы. Этот звук проходил мимо ушей и не трогал сердца.

Мальчики обнаружили труп ворона неподалеку от того места, где увидели его в первый раз, на краю леса поместья. Он лежал в сырых листьях, темный и окоченевший. Первым ворона заметил Марк, и его подавленность и злость мгновенно испарились.

— Зевс! — прошептал он. — Тубрук говорил, что он больной.

Марк присел на корточки у тропы и протянул руку, чтобы погладить все еще блестящие перья. Гай присел рядом. Обоих пробрало холодом леса, и Гай слегка вздрогнул.

— Вороны — плохой знак, помнишь?

— Только не Зевс. Он просто искал место, где умереть.

Марк, подчиняясь внезапному порыву, поднял труп, как раньше поднимал живую птицу. Контраст опечалил обоих мальчиков. Ворон уже не сопротивлялся, его голова свисала, будто держалась только на коже. Клюв раскрылся, глаза усохли и стали пустыми впадинами. Марк гладил вороновы перья большим пальцем.

— Нужно его кремировать, устроить почетное погребение, — сказал Гай. — Я сбегаю на кухню за масляной лампой. Можно сложить погребальный костер и налить туда масла. Устроим достойные проводы.

Марк кивнул и осторожно положил Зевса на землю.

— Он был настоящим воином и заслуживает большего, чем просто гнить на земле. Тут много сушняка. Я останусь и сложу костер.

— Я мигом, — ответил Гай, поворачиваясь к тропе. — Ты пока придумай, какие сказать молитвы, что ли.

Он припустил к поместью, и Марк остался наедине с птицей. Его охватило странное чувство торжественности, словно он совершал религиозный ритуал. Медленно и осторожно мальчик набрал хворосту и сложил квадратный костер, начиная с более толстых, высохших веток и заканчивая слоями прутьев с листьями. Ему казалось, что все нужно делать именно медленно, и никак иначе.

Когда Гай возвращался, в лесу было тихо. Он тоже шел медленно, прикрывая маленькое пламя масляного фитиля. Марк сидел на тропе, а черная тушка Зевса лежала на аккуратной куче хвороста.

— Придется наливать масло из горящей лампы, так что оно может быстро вспыхнуть. Лучше скажем молитвы сейчас.

Вечер становился темнее, и дрожащий желтый огонек лампы все ярче освещал лица мальчиков, стоявших перед маленьким трупом.

— Юпитер, глава всех богов, позволь этой птице снова летать в подземном мире. Он был воином и умер свободным, — ровным и тихим голосом проговорил Марк.

Гай приготовился лить масло. Стараясь не попасть на фитиль, он осторожно залил птицу и хворост скользкой жидкостью, а потом дотронулся пламенем до костра.

Долгие секунды костер просто слабо шипел, потом наконец занялся бледным огнем. Мальчики встали, и Гай поставил лампу на тропу. Они с интересом следили, как загораются перья, распространяя ужасную вонь. Пламя лизало ворона, жир дымился и брызгал. Мальчики терпеливо ждали.

— Потом можно будет собрать пепел и закопать или развеять по лесу или над рекой, — прошептал Гай.

Марк молча кивнул.

Чтобы лучше горело, Гай вылил в костер оставшееся масло, потушив фитиль. Огонь загудел и сжег почти все перья, кроме самых упрямых вокруг головы и клюва.

Наконец все масло прогорело и остались только тлеющие угли.

— По-моему, мы его поджарили, — прошептал Гай. — Огонь был слишком слабым.

Марк взял длинную палку и потыкал ворона, теперь покрытого древесным пеплом. Палка сшибла дымящуюся тушку прямо в костер, и Марк некоторое время безуспешно пытался закатить ее обратно.

— Все зря! Какие тут достойные проводы? — зло сказал Марк.

— Слушай, мы сделали, что могли. Давай просто прикроем его листьями.

Мальчики принялись собирать охапки листьев, и вскоре зажаренный ворон скрылся из виду. Они молча пошли к поместью. Торжественное настроение было испорчено.

Представление устраивал Корнелий Сулла, молодой сенатор, который уже успел заявить о себе в римском обществе. Когда Сулла командовал в Африке Вторым Жаворонковым легионом, царь Мавритании развлекал его как мог. Вот и сейчас, чтобы ему удружить, Бокх прислал в Рим сотню львов и двадцать своих лучших копейщиков. И животные, и люди должны были принять участие в пятидневных казнях и игрищах.

Невиданный размах был на руку Сулле, стремившемуся укрепить свою репутацию и положение. Некоторые сенаторы даже предлагали построить специально для игр постоянное здание. Хлипкие деревянные скамейки, которые сколачивали заново для каждого большого события, оставляли желать лучшего; да их и не хватало для толп желающих поглазеть на животных с темного, неизведанного континента. Выдвигались планы огромного кругового амфитеатра, который можно было бы заполнять водой, чтобы инсценировать морские сражения. Правда, такое строительство обошлось бы слишком дорого, и народные трибуны моментально наложили на него вето.

Матери Гая становилось все хуже, и мальчиков редко пускали в город: она начинала волноваться и сидела, раскачиваясь от отчаяния, в страхе перед тем, что могут сделать с ее сыном на страшных улицах. Теперь же Гай и Марк, непривычные к шуму толпы, едва поспевали за старшими и смотрели на город горящими от интереса глазами.

Почти все члены сената приезжали на игры в повозках, запряженных рабами или лошадьми. Отец Гая с презрением относился к подобной слабости и предпочитал раздвигать толпу. Правда, при виде внушительной фигуры Тубрука в полном вооружении плебеи переставали совсем уж грубо толкаться.

Уличная грязь превратилась в вонючую жижу, которая быстро покрыла сандалии и ноги почти до самых коленей. Все лавки ломились от покупателей, вокруг тоже толпились люди, сзади напирали другие. Когда дорогу перекрывали телеги лавочников, перевозивших товары из одной части города в другую, отец Гая обходил их по переулкам. Там навстречу тянулись ладони бедняков и нищих, слепых и калек. Над головой высились кирпичные постройки в пять или шесть этажей. Однажды Тубрук резко вскинул руку и остановил Марка — и из открытого окна прямо на улицу вылили ведро с помоями.