Вера заметила, что мужчины выглядят очень встревоженными.

— Что-то случилось?

Росляков кивнул:

— На улицах хватают всех подряд. Уже объявили о покушении на Урицкого. Сообщили, что был это заговор эсеров. И по случайному совпадению в Москве стреляли в их вождя — Ульянова. Какая-то эсерка.

— Ленина убили? — не поверила Вера.

— Пока жив. Было три выстрела. Одна пуля попала в шею, другая в руку. Пострадала еще какая-то посторонняя женщина. Женщину наповал, а этот их Ленин пока еще дышит. Извините, но я даже не знаю, радоваться или нет, потому что уже объявили красный террор и на улицах хватают всех, кого эти люди считают представителями других классов. Если Ульянов умрет, то властвовать будет, скорее всего, Свердлов, а это еще похуже зверь. Нынешней зимой, если помните, перед самым Рождеством, когда эсеры устроили демонстрацию в поддержку Учредительного собрания, то именно он приказал стрелять в безоружных и колоть их штыками. Как раз в Таврическом саду у меня под окнами трупы складывали. Тысячи убитых, гораздо больше, чем в пятом году на Дворцовой. А они еще государя императора кровавым убийцей называли… Упокой, Господи, его душу и души всех невинно убиенных.

Камергер перекрестился, остальные тоже.

— Про Леню Каннегисера что-нибудь известно? — тихо спросила Вера.

— На первом же допросе он во всем признался, сказал, что давно планировал это убийство, совершил покушение один… Швейцар-свидетель, правда, показал, что наверняка не видел, кто именно стрелял, потому что спиной ко входу стоял, но Каннегисера опознал как человека, который около двадцати минут топтался у входа в наркомат и спросил у него, когда появится Урицкий.

— Но у юнкера был револьвер, из которого он не сделал ни одного выстрела, — удивился Долгоруков.

— В барабане его «нагана» обнаружили четыре патрона. А выстрел, как вы сами говорили, был произведен всего один, — напомнил Росляков.

— Юнкер, очевидно, расстрелял три патрона на пустыре, где он, как уверял, проверял свою меткость. А стрелял он чрезвычайно плохо, это я еще по училищу помню. К тому же Каннегисер был близорук, но почему-то стеснялся носить очки. Очень жаль молодого человека. Мне казалось, что я смог уговорить его вернуться домой к родителям. Очень жаль…

Вера поднялась из кресла.

— Пойду к себе. Разберу вещи, которые принесла.

Накануне ночью они с Алексеем решили, что границу будут пересекать вместе. Только Долгоруков попросил ее подыскать соответствующую обувь — не туфельки или ботильоны, а именно сапоги. И посоветовал подготовить мужские брюки, потому что в юбке по лесу передвигаться неудобно. Любое платье очень скоро превратится в лохмотья.

— Прямо сейчас вам уходить нельзя, — произнес камергер Росляков, глядя на молодого князя, — вокзалы уже наверняка перекрыты, на всех заставах будут проверять не только автомобили, но и крестьянские телеги. Вдруг ваши приметы уже известны.

— Можно изобразить свадьбу, будто бы молодые едут гулять к родственникам в деревню, где еды побольше. С гармошкой едут, с песнями. Дадим солдатам на заставе бутылку водки, чтобы они выпили за молодых.

— Так вы и в самом деле вдвоем границу переходить собираетесь? — удивился Росляков.

— Да, — сказала Вера.

— Непременно вдвоем, — добавил Алексей Николаевич. — А перед тем обвенчаемся. По семейной традиции хотелось бы провести обряд в Спасо-Преображенском соборе. У меня ж все предки — преображенцы, еще при Елизавете деньги всем полком на собор собирали. Дед там венчался, отец…

— Так и я тоже, — шепнул камергер Росляков, — хоть и не преображенец. Так ведь этот храм еще со времен Павла так и называется — «Всей гвардии собор».

Кавторанг Самохин молчал, но после слов Алексея Николаевича подошел и обнял молодого князя.

— Поздравляю. Ваша невеста — удивительная девушка. Но переходить вдвоем границу — очень рискованно. У вас одного при вашей военной подготовке шансы есть, бесспорно. Но вдвоем с этим ангелом…

— Бог не выдаст, свинья не съест, — улыбнулся Алексей.

— На поезде в Финляндию не проскочить, — продолжил Самохин. — То есть проскочить можно, но без багажа, который вытряхнут весь. Но это было еще вчера, а теперь боюсь, что расстреливать будут прямо на границе… Как бы ни загримироваться, как бы ни одеваться рабочим или книжным червем, княжескую стать или гвардейскую выправку не спрячешь. Рисковать своей жизнью можно, но жизнью любимого человека вряд ли стоит. И не забывайте, что рисковать придется и тем, ради чего вы вернулись в Петроград. Генерал Щербачев делает благое дело, собирая средства на белое движение. Мы тоже тут в столице немножко постарались — наскребли что могли. Но чекисты знают о нашем деле. Один раз уже драгоценности попали в руки Урицкого. Спасибо Щербачеву, что он прислал именно вас. Прислал вместе с вашей удачей. Но впредь надо быть осторожнее. А потом я советую рассмотреть иной маршрут — по воде. По Финскому заливу гораздо ближе путь, но только пройти его будет сложно. А вот по Ладоге вполне. У красных там нет пограничных катеров, и ведут они наблюдение с берега. Что тоже вряд ли. Для этого у них нет сил и средств. Я могу предоставить ялик с парусом. Пойдете от Осиновецкого маяка… Вы же умеете управлять парусом?

— Приходилось.

— Я не настаиваю на своем маршруте, но настоятельно советую. Подумайте о безопасности. Ведь вы везете с собой не только тысячи винтовок, пулеметы и орудия — вы везете с собой надежду на спасение России.

Пока они разговаривали, Росляков подошел к большому письменному столу, выдвинул нижний ящик и достал сверток, обернутый пергаментной бумагой и перетянутый шпагатом. Распаковал и показал Алексею сафьяновую коробочку.

— Это взнос в общее дело уважаемого Петра Георгиевича Самохина. Особая для него реликвия, которую он пронес с собой через Цусиму.

— Подарок покойной матери, — негромко произнес кавторанг. — Самое ценное, что есть у меня. Но только поймите меня правильно, я вношу в общее дело все, что могу, но воевать я против русских не буду. Сейчас уже многие от меня отвернулись, руки не подают, считают, что я продался Советам. А я никому не продавался. Я служу России, служу русскому народу и российскому флоту.

1918 год, 8 сентября, воскресенье

К Спасо-Преображенскому собору Вера подъехала на извозчике вместе со своей подругой по Смольному институту Лизой Апраксиной. У решетки ограды уже стояла Ягужинская, которая сегодня уже никак не походила на псковскую бабу. Нам ней было серое пальто с баргузинским соболем на воротнике и шляпка с соболиной опушкой и небольшой черной вуалью. Рядом стояли двое мужчин в офицерских шинелях без погон и кавторанг Самохин в морском кителе.

Вера обернулась и увидела спешащего к ней через площадь князя Долгорукова, рядом с которым шел молодой человек в обычном сером костюме и немного помятом котелке. Когда они подошли, Алексей представил своего спутника: