class="a">72. Секс отражал и осуществлял властные отношения и мужской статус. Секс для молодого или пожилого мужчины, как и поведение на поле боя, мог быть «благородным» или «бесчестным». В этом смысле сексуальность была сформирована политическими и социальными кодексами маскулинности и являлась прямым продолжением общественного и политического статуса человека. Именно христианство постепенно превратило сексуальность в гетеросексуальные и родственные узы, выражающие и регулирующие внутренний мир индивида, связывая его с духовно-нравственными свойствами души. Для последующих поколений Августин сформулировал доктрину первородного греха, согласно которой похоть была напоминанием о конечности бытия, печатью первородного греха, заклеймившего человеческие существа несмываемым позором73. Отнеся секс к проблематике искушения, к греху, совершенному в сердце, он перенес его в духовные сферы мыслей, намерений и личных желаний. Сексуальность обозначила содержание и границы добродетельной (или порочной) «души» человека, став, таким образом, центральным элементом сферы внутренней жизни, которая постоянно изучалась и контролировалась в угоду духовным требованиям религии, ставившей теперь спасение в зависимость от сексуальной чистоты. В христианстве сексуальность была одновременно глубоко нравственной — областью греха и спасения — и эмоциональной областью намерений, эмоций и желаний. Любовь и наслаждение были в целом препятствиями для чистой души74. Понимая, что она не может требовать от каждого воздержания и чистоты75, Церковь стала рассматривать брак как компромисс со своим собственным аскетическим идеалом и все больше определяла законные границы сексуальности в соответствии с границами, установленными браком76. Если законный секс был возможен только между женатыми людьми, то прелюбодеяние и добрачный секс являлись совершенно незаконными. Большинство европейских обществ придерживались «сложной системы отправления правосудия для контроля за прелюбодеями, развратниками, проститутками и женщинами, рожавшими незаконнорожденных детей. Законодательные акты, нормы обычного права, поместные и окружные нормы поведения, а также церковные суды — все они активно поддерживали правило, согласно которому незаконный секс являлся недопустимым публичным правонарушением, которое не могло остаться безнаказанным»77. Нарушения сексуальных норм были довольно обычным явлением, но рассматривались как угроза всему сообществу. С установлением контроля христианства над сексуальными практиками секс стал отражать и содержать глубоко религиозные смыслы. Такие понятия, как «прелюбодеяние», содержали представления о природе человеческой души и косвенно относились к таким возвышенным темам, как происхождение мира и проклятие или спасение души, как индивида, так и сообщества, допускающего греховное поведение. По словам историка Ричарда Годбира, «первых американцев беспокоил секс, поскольку они верили, что он буквально воплощает в себе их индивидуальность и ценность, как личную, так и коллективную»78. Теологические опасения разворачивали политическую борьбу англиканской церкви, и сексуальность стала почвой для утверждения ее авторитета79. В колониальной Америке с политическими беспорядками зарождающейся нации боролись с помощью попыток контролировать сексуальное поведение. Благодаря этому сексуальность была ключевым фактором всего нравственного и метафизического мира, населенного христианами, поскольку она связывала человеческую сущность с великими понятиями о Спасении, Искуплении, Грехопадении, Первородном грехе и Духовности. Подобное вúдение сексуальности было пронизано и существенно ограничено теологическими установками, такими как таинство супружеского союза. Эти великие понятия, в свою очередь, нашли отражение в таких ключевых эмоциях, как стыд, вина, искушение и самоконтроль.

Это положение дел начало меняться в конце XVIII века с ростом сексуальной вседозволенности и секуляризма, что ознаменовало «решительный разрыв» с прошлым80. Идеи Просвещения, как и в других сферах, внесли важные изменения, хотя они и не оспаривали в корне представление о том, что сексуальность и тело должны подвергаться контролю (за исключением свободомыслящих элит, которые действительно оспаривали это). Дэвид Юм и Иммануил Кант категорично высказались против ослабления сексуальных нравственных норм, несмотря на то что во всем остальном придерживались противоположных взглядов на основы нравственности81. Кант дошел даже до того, что рассматривал секс как противоречие нравственности, поскольку он доставлял удовольствие, тем самым оскверняя отношения с инструментализмом. «Сексуальная любовь делает любимого человека объектом вожделения; как только этот аппетит утолен, человека отбрасывают в сторону, как выжатый досуха лимон»82. Для Канта сексуальная любовь — «не более, чем аппетит» и «взятая сама по себе, является деградацией человеческой природы»83. Великим новшеством, однако, было то, что Кант считал секс оскорблением другого человека, а не бога, тем самым переместив сексуальность из теологии в область человеческой нравственности. В XIX веке свободомыслящие элиты и социалисты-утописты, выступавшие за свободную любовь, а также ранние феминистки, критиковавшие супружество84, поставили под сомнение суровый контроль церкви в отношении сексуальности. Однако, несмотря на все чаще звучавшие заявления о сексуальной вседозволенности, добрачный секс оставался под контролем вплоть до ХХ века (до 1960-х годов женщина, которая была «скомпрометирована», могла ожидать, что мужчина «возьмет на себя ответственность»). В таком строго регламентированном нормативном порядке сексуальность придерживалась четкой нравственной и социальной грамматики ухаживания, которая служила для молодых людей платформой для романтического взаимодействия.

Ухаживание как способ эмоционального принятия решений в прошлом

Ухаживание — это официальное социальное взаимодействие, организованное в контексте сексуальных ограничений, установленных семьями и духовенством. Во французском средневековом варианте это было официальное и ритуализированное поведение рыцаря (часто вассала лорда) по отношению к даме (иногда самой жене лорда). Оно смешивало мужскую риторику доблести и мужества и религиозные мотивы благоговения и страсти85 (некоторые формы любви представляли собой затянувшиеся формы ухаживания за умершими женщинами, как это произошло с Петраркой и Лаурой или Данте и Беатриче86). С формированием судов в Европе ухаживание (courtship) стало означать поведение придворного при дворе (court)87, а позже приобрело более общий смысл участия в ритуальном взаимодействии с женщиной с сексуальными и/или романтическими намерениями88. Отражая этот процесс, начиная с эпохи Возрождения, но особенно в XVII и XVIII веках при французском дворе развивалась общественная система галантности. По определению Никласа Лумана, галантность — это «обязательный стиль поведения в обществе как для обманчивого и соблазняющего, так и для истинно любовного ухаживания”89. Галантность могла быть чисто поверхностным общением, эстетикой гетеросексуальных взаимодействий, которая имела свои собственные кодексы, правила и этикет. Она иногда действовала в обход девственности. Как эстетизированное взаимодействие, галантность не обязательно была направлена на брак, а скорее отражала сложные правила этикета аристократов и иногда даже превращалась в распущенность.

В протестантских странах, где буржуазия оказывала огромное влияние на определения морали, регулирование сексуальности имело ключевое значение для брака и представления о социальном порядке90. В протестантских странах ухаживание не являлось галантностью и более четко