№ 10

Всемилостивейший Государь!

Почти никогда не осмеливаюсь Ваше Величество беспокоить просьбою прочитать одну из моих статей «Гражданина», считая себя того недостойным, но на этот раз, веря в правду моих мыслей и предчувствуя, что Вы удостоите сочувствия мою статью в ответ на нападки «С.-Петерб[ургских] вед[омостей]» на мои статьи, дерзаю умолять Ваше Величество прочесть прилагаемую здесь статью[33]. Вопрос университ[етского] устава столь важен в государственном смысле, что любящий свое Отечество и преданный Власти не может, пока Ваше решение не последовало – не говорить о нем.

Я послал по городской почте первый опыт письма к Вашему Величеству. Не знаю, дошло ли оно до Вас, Государь, и одобряете ли Вы форму и образ изложения. При письме было моление на счет семьи героя пожара в Одесском уезде. Дерзаю, зная Ваше сердце, о сем необыкновенном случае напомнить.

И еще дерзну. Сегодня я именинник. Если сие возможно, подарите мне через Конст[антина] Петров[ича Победоносцева] несколькими строками ответа. Так давно не слышал Вашего дорогого голоса, так давно не видел Вашего дорогого почерка.

А если многого слишком прошу, простите, Государь!

Всегда с глубоко благоговейною преданностью

Ваш, Государь, верноподданный

К. В. М

№ 11

Всемилостивейший Государь!

Вот я опять в своем одиночестве, перед своим письменным столом, в центре нашего гадкого Петербурга, – но мне легче дышится, светлее смотрится, теплее на сердце, душа точно моложе, и всем этим я обязан Вам, добрый Государь; оттого перо беру в руки смело и знаю наверное, что не наскучу Вам словами благодарности за получасовое свидание после 15 месяцев разлуки! 15 месяцев это много для почти старика как я, знающего, что впереди уже не жизнь, а остаток ее, хотелось бы, чтобы промежутки были чуть-чуть чаще, но и тут есть хорошая сторона: чем реже благо, чем реже радость, тем оно ценнее, тем глубже врезывается в душу каждая минута прожитого счастья. Но не это одно делает дороже наше свидание с большими промежутками. Мне выпала доля немногих невольно сравнить Вас 15 месяцев назад и Вас, Государь, теперь, сегодня. И от этих впечатлений благоговейно радуюсь; много, много сказали душе Ваша царственная возмужалость, Ваше просветлевшее чело, Ваш прояснившийся и успокоенный взор! Хорошо было мне их видеть, их увидеть, их запечатлеть в душе, и лучше с ними перед глазами теперь мне живется, – спасибо, спасибо Вам, Государь, за эти радости, за эти минуты.

Вы были так добры и милостиво внимательны спросить о судьбе «Гражданина». Подробно поговорить о нем я не мог и не смел. Но есть несколько мыслей, просящихся быть в откровенной беседе высказанными. Ежедневно благодарю Бога за доказательства того, что не недостойно просил Вашей помощи для этого дела; в прошлом году явилось значительное усиление числа читателей; в нынешнем году трудно было еженедельному изданию ожидать увеличения подписки, но зато, как я писал Вам, «Гражданину» удалось прошибить петербургскую броню и удвоить в Петербурге число подписчиков, а главное, удалось приобрести замечательно умных и дельных сотрудников в провинции; год назад приходилось двум-трем нам наполнять номер; теперь не хватает места для помещения всех статей, так сильно увеличился контингент сотрудников в провинции. «Гражданин» видимо входит в связь с разными центрами умственной жизни, и процесс проявления к нему внимания в России в нынешнем году сравнительно с прошлым стал не в сто, а в 500 раз больше! Это глубоко отрадно!

Но есть одна печальная сторона. Несомненное усиление значения «Гражданина», как органа правды и порядка, усилили к нему ненависть в печати либеральной, петербургской в особенности, до размеров невообразимых и чудовищных. Заговор замалчиванья «Гражданина» Петербургом – явление феноменальное. Его никогда не называют: его мысли берут как темы для страстного спора, но никогда не произносят имени «журнала». До смешного доходит эта злобная политика замалчивания, этот страх помочь успеху «Гражданина» хотя бы спором. Разумеется, в этом слишком явно видится признание врагами «Гражданина» за ним силы, но все-таки тяжел, очень тяжел этот новый фазис испытаний, ниспосылаемых труженикам «Гражданина». Не для самолюбия тяжело, самолюбие, Бог с ним, а тяжело потому, что мешает делу распространения журнала с очень умными сотрудниками в Петербурге. Но почему я смею так долго говорить о сем с Вами, Государь? А вот почему. Потому, что есть возможность пособить горю. Прежде, когда я был неосторожен в словах, увлекался, не опирался на достаточный круг надежных сотрудников, я не смел просить Вас о сем, ибо должен был бояться компрометировать. Но теперь, когда я подчинился контролю К. П. [Победоносцева], стал осторожнее и разбогател сотрудниками, дерзаю просить и умолять Вас, Государь, при случаях, к слову, упоминайте о «Гражданине» при министрах, Великих Князьях, дабы слагалось впечатление, что Вы уважаете этот журнал и интересуетесь им. Я убежден, что два, три слова, мимоходом Вами пророненные, будут иметь благотворную силу на судьбу «Гражданина» в известных сферах Петербурга[35]. В остальном Бог поможет. Мы же не посрамим святости просимой у Вас малой доли внимания! Не бойтесь, Государь! Еще и еще благодарю Вас!