что ли, а другое – говорить подруге. Но решила эмоции не показывать и сухо продолжила: – Еще один важный вопрос – это кровотечение во время дефлорации. Оно может быть, а может и не быть, это по-разному, заранее не скажешь, будет или нет, зависит от анатомии. Ну и про боль. Из того, что я прочитала, я поняла, что бояться первого раза не стоит, потому что ожидание боли провоцирует страх, который приводит к спазмам мышц влагалища, а это как раз и создает помеху проникновению полового члена, понимаешь?

Ирка непроизвольно кивнула, хотя тоже была под впечатлением от такого количества запретных слов, поэтому скорее купалась в этой волшебной музыке, а не вслушивалась в смысл.

– Ну ты можешь простыми словами сказать – больно или нет? Мне же надо морально подготовиться.

– Нашла у кого спрашивать, я ж теоретик! Надо у Ольки Разумовской узнать или у Машки Притыкиной, у этих девочек с честными глазами, они хоть практикой занимаются! Вот где кладезь информации! Короче, подытожим: если будешь бояться, то больно и страшно, если не испугаешься, то мило и весело! – И обе они, лихо заржав, будто все это тайное, но вполне милое и достаточно веселое уже позади, наперегонки бросились на кухню к сырникам, застряв и потолкавшись немного в дверях.

Стол на кухне был накрыт. Кухня Крещенским досталась необычная, двухрукавная – большая комната с окном и балконом, не до конца разделенная стенкой на две неравные части. В одном рукаве, который поменьше, находилась рабочая зона, стоял холодильник, плита, здесь готовили, в другом, покрупнее, помещался большой обеденный стол с уютной лампой. Летом было особенно душевно – дверцы балкона распахивались, дворовый воздух шевелил занавески и создавалось приятное дачное ощущение – птички поют, перебрехиваются собаки, над тарелками вяло кружат, иногда присаживаясь, мухи, городских звуков почти не слышно и даже запахи доносятся какие-то загородные.

Стенки кухни, как и в остальной квартире, были увешаны старинными картами Москвы и картинами, на которых тоже была изображена столица. Роберт собрал уже целую коллекцию, посвященную городу, в котором он сам не родился, но который его захватил полностью и стал своим. Задумал как-то пару лет назад написать большую поэму о Белокаменной, серьезную, с историческими отступлениями, стал собирать по букинистам книжки, копаться, изучать историю, и само собой получилось так, что дома встала сначала одна полка с удивительными старинными томами в тисненых толстых переплетах, затем вторая, потом добавились древние карты Москвы, пожелтевшие фотографии и панорамы во всю стену, а вскоре и весь кабинет стал напоминать лавку искушенного букиниста. Иногда книги по интересующей теме безоглядно скупались целыми библиотеками, случалось и такое, когда их хозяева насовсем уезжали за границу. На большом кухонном буфете только что купленные книжки и проходили адаптацию к новым условиям, акклиматизацию, так сказать, привыкали к хозяину и местности в ожидании, пока их тщательно рассортируют. Роберт, когда садился пить чай, брал одну из книг, медленно и задумчиво листал, рассматривал, читал оглавление и в конце концов откладывал на потом и уносил к себе в кабинет или оставлял на маленьком столике рядом с обеденным – такие книжки, в которых могло быть что-то ценное для рождающейся поэмы, читались в первую очередь. Книги, которые выстраивались стопками на огромном письменном столе, постепенно просматривались и выставлялись на полки, но со временем все до единой обязательно прочитывались – через месяц ли, через несколько лет, но все до единой. Со временем они обрастали закладками, а если надобилось – и новой одежкой. Роберт обучился ремеслу переплетчика, втянулся в это дело, сначала потихоньку тренируясь на современных, но чересчур зачитанных книгах, а затем принимаясь за старинные, которые, на его взгляд, требовали переодевания. Рабочий стол был завален невиданными инструментами, неподъемными прессами, резаками, кусками кожи, отрезами необычной узорной ткани, бархата и шелка. Весь этот новый беспорядок вокруг пишущей машинки выглядел довольно непривычно. В разговорах появились новые слова и понятия – экслибрис, ксилография, гравюра на меди, офорт, литография, блинтовое тиснение, – этот птичий язык со временем стал превращаться во все более и более понятный, уже совершенно не требующий разъяснений, а тем более перевода.

Книги вперемешку со старинными архитектурными и историческими журналами лежали стопками на буфете, Роберт привез их от какого-то знатока, которому давно сделал заказ. Ирка взяла было одну из таких отложенных, но Катя молча отобрала ее и усадила подругу за сырники.

– Ну что, все выучили? – игриво подмигнув, спросила бабушка, словно знала, что именно девчонки обсуждали у себя в комнате.

– Думаю, Ирка теперь станет круглой отличницей! Уверена даже! – прыснула Катя, густо намазывая сырник сметаной, пока тот совсем не скрылся под ней, словно под сугробом, а сверху залив еще и малиновым вареньем, пахнущим макушкой лета и спелой радостью. Ирка снова закраснелась, словно решив посостязаться цветом с вареньем, и скривилась, чтобы не засмеяться своим колокольчатым смехом.

Десятый класс уже подходил к концу, впереди маячил выпускной, но Королева никак не решалась расстаться со своей родной девственностью. Она прямо зациклилась на будущем торжественном событии, на таинственном первом разе, на своем белобрысом Гелии, который, наверное, ждал уже из последних сил, на обдумывании, как оно все произойдет. Бедная Ирка постоянно приурочивала это событие то к одному празднику, то к другому. Но вот позади было уже и 7 Ноября («нет, слишком мало времени с лета прошло, подумает, что я распутная»), и Новый год («это все-таки семейный праздник, надо с родителями отметить»), и Кровавое воскресенье (тут Ирка посчитала, что хоть название этого праздника будет целиком и полностью соответствовать происходящему, но в последний момент от этой даты тоже отказалась, так как на нее же приходился и день смерти Ленина). Следом достаточно быстро прошли 23 Февраля («это же и мне должен быть подарок, не только ему»), и 8 Марта (а тогда Ира приболела и пролежала с температурой, тоже не срослось). На майские праздники все вроде складывалось благоприятно, но тут Гелий уехал к родственникам в деревню сажать картошку. В обычные будние дни Ирка отказывались об этом даже думать – нет и нет, это должен быть праздник! Во всяком случае, для нее. Зациклилась категорически.

Нельзя сказать, что все сводилось только к этому, они с белобрысым много встречались, гуляли и с компанией, и вдвоем, ходили в библиотеку, на концерты, рассматривали большую родительскую коллекцию камней в Ириной коммуналке с красивым видом на Москву-реку.

Катя однажды столкнулась с ним у Ирки дома. Родители ее снова уехали в экспедицию, Ирка вывихнула ногу на физкультуре, и