Дон Винченци, вызванный для свидетельства в суд Милана, кажется, тоже сразу захотел скорректировать или даже опровергнуть то, что он говорил на следствии. Беседа с Марино состоялась в конце октября, а не за две недели до Рождества; Марино показался ему спокойным, в том числе и потому, что летом ему удалось хорошо заработать. А что же слежка, спросил председатель. Да, дон Винченци вспомнил, что Марино намекал ему на «попытку вовлечь его в какие-то действия», однако об угрозах или слежке речь не заходила. Председатель не скрыл своего удивления или даже гнева: «Понимаете, вы свидетель. Поэтому арест в зале суда не предусмотрен, впрочем…»). В итоге дон Винченци повторил, хотя и с явной неохотой, свои показания двухлетней давности. Однако председатель по-прежнему не давал ему спуску: «В дни, предшествующие встрече с Марино, видели ли вы в вашей местности каких-нибудь незнакомых, новых людей?»

Вопрос председателя о «незнакомцах», призванный прояснить темное указание (затем отвергнутое) Марино на слежку и угрозы со стороны неназванных бывших товарищей по террористической организации, имел абсолютно непредвиденные последствия. Внезапно возникли две не связанные друг с другом группы людей, занимавшихся наблюдением, одна из которых (единственная, с которой дон Винченци столкнулся непосредственно) состояла из агентов в штатском, имевших удостоверение. Когда слово перешло к защите, адвокат Джентили (защитник Софри) вернулся к этому аргументу. Дон Винченци уточнил, что как-то вечером, после того как он свидетельствовал в суде (30 июля 1988 г.), он видел группу молодых людей в машине, которая успела уехать прежде, чем он смог запомнить автомобильный номер. (Конечно, речь шла о группе бывших членов «Лотта континуа», которые в то время вели своего рода альтернативное расследование, затем обнародованное под названием «Горестная тайна».) Напротив, встреча с людьми, предъявившими удостоверение сил правопорядка, произошла «до ареста Марино».

«До ареста Марино?» – повторяет (вероятно, с недоверием или удивлением) адвокат Джентили.

XI

Как мы помним, версия следователей заключалась в следующем: мучимый совестью Марино 19 июля 1988 г. явился к карабинерам в Амелье, которые отвезли его в Милан; там он начал давать признательные показания и затем был арестован. Свидетельства трех карабинеров, призванные заменить собой уже не выдерживавшую критики официальную версию раскаяния Марино, очевидно, стали результатом неожиданных заявлений дона Винченци39. Эта зависимость не упоминается в ретроспективном замечании председателя, сделанном незадолго до окончания процесса: «…подробность всплыла на поверхность, поскольку суд захотел заслушать старшину и капитана: если бы не это, то мы отправились бы совещаться еще 19-го числа» (Dibattim., с. 2155). И не только. Председатель трижды сталкивался с сообщением, что карабинеры следили за Марино или контролировали его за две недели или за месяц до ареста. И трижды председатель старался увести разговор в другую сторону: «Да, именно так и получается…», «Нет, те другие указания…», «Это, впрочем, эпизод…».

«Получается»: по правде говоря, тогда это обстоятельство никому не представлялось очевидным. Однако мы видели, что Помаричи, по его собственному утверждению, был в курсе истинной даты первых контактов Марино с карабинерами, хотя вначале он и заявлял обратное. А председатель Минале? Кажется невероятным, будто он услышал об этом непосредственно во время прений из уст старшины Эмилио Росси. Короткий обмен репликами, которым открылось судебное заседание 20 февраля (Председатель: «Приходил ли к вам Марино, чтобы попросить вмешаться или чтобы вы его направили к другим людям?» Росси: «Да». Председатель: «Когда?» Росси: «Он пришел ко мне точно 2 июля 1988 г.» Председатель: «Так, значит, не 20 июля… и не 19-го». Росси: «2 июля 1988 г.»), как представляется, адресовался прежде всего незнакомой с делом публике. При чтении процессуальных актов задним числом складывается впечатление, что сроки (и способ) «раскаяния» Марино с самого начала прений были окутаны дымкой неопределенности. Первое заседание (9 января 1990 г.) после обычной стычки между адвокатами по процедурным вопросам началось так: