Я взглянула на Зимина, и он принялся поднимать слугу с пола.

– Куда там хранцузу! Тут свой вражина объявился, не приведи Господь.

– Ты хочешь сказать, что это некий Осип – мой крепостной?

– Ваш, матушка, именно так. Прачки Фионы сын. Бог сжалился, прибрал ее к себе, не видит она, во что ее детина превратился... Когда война началась, Осип собрал крестьян... ну, из ваших же крепостных. Нашел отставного солдата, и тот мужиков поучил маленько военному делу. Как стрелять, еще там чему, солдату нужному... И стал у этих мужиков командиром. У нас в лесах один офицер собрал русских солдат... тех, кого Бонопартий побил. Ну и наш Осип ему вроде на подмогу мужиков привел. Как звать-величать етого воина, не помню, но шибко он хранцузов пошшыпал!.. Осипу он как бы доверял – уж больно тот дерзок был, не щадил живота своего, ежели нужно было на хранцуза напасть. И крестьяне наши, им, стало быть, завербованные, тоже оказались удальцы... Осип-то поначалу прикинулся патривотом...

– Патриотом, – мягко поправила я.

– Мол, за Расею жизни не пожалеет, а сам стал пленных да мертвых обирать. Обозы перехватывать. Хоть и хранцузские, а не по-божески, надо бы отдавать добычу кому следовало, а он все сюда ташшил. В вашем-то винном погребе этого добра... видимо-невидимо!

Наверное, я прежде всего виновата в том, что произошло потом. Мы все так увлеклись рассказом Герасима, что не услышали приближающиеся шаги нескольких человек, вернее, не обратили на них внимания и не сразу разобрались, что за люди в дверях появились.

Я успела лишь заметить, как мужик в мохнатой шапке прицелился из ружья, грянул выстрел, и Герасим рухнул на пол, надо думать, уже мертвый.

– Вот ведь гнида какая, – презрительно поморщился мужик. – Их жалеешь, жизнь, можно сказать, даришь, а они вон как тебе платят, за добро-то!

– Вы, собственно, кто? – спросила я, от неожиданности называя простого крепостного на вы.

– Ай-яй-яй, княжна, – откровенно ухмыльнулся он, – надо знать своих людей... Глядите-ка, ребята!

Он обернулся к дверям, где за его спиной стояла кучка добротно одетых крестьян с оружием в руках и недружелюбно молчала.

Это было странно и даже дико, тем более что мой отец вовсе не считался жестоким крепостником, самодуром, он не сек собственноручно провинившихся крепостных, не драл с них три шкуры – словом, и он бы не менее меня удивился, увидев такой явный случай неповиновения...

Впрочем, додумать я не успела, потому что поручик Зимин метнулся к предводителю взбунтовавшихся крестьян с саблей наголо и, надо думать, зарубил бы его, если бы другой крепостной, стоявший за спиной Осипа, не подставил штык винтовки, по которому с размаху Зимин и рубанул.

Остальные тут же бросились на поручика и скрутили его. Причем повисли на нем сразу человека четыре. Наверняка это уже были люди повоевавшие, знали, как укротить такого вот медведя. Медведь медведем, а даже я обратила внимание на то, как быстро и бесшумно метнулся он к стоящему Осипу. Наверное, ему не хватило всего лишь пары мгновений, чтобы выполнить свое намерение лишить шайку разбойников их главы.

– Молодец, Федот, я твой должник, – дернул щекой этот самый Осип и скомандовал своим ватажникам: – Отпустите его, ребята. Только саблю от него приберите, а то ишь, какой прыткой, еще вдругоряд кинется! Смотри, ваше благородие, еще раз трепыхнешься – прикажу связать по рукам и ногам.

Зимина просто оттолкнули в сторону, и я сказала ему:

– Не надо рисковать своей жизнью, Владимир Андреевич! Их слишком много.

У Джима Веллингтона тоже отобрали саблю, хотя до сего времени я воспринимала ее лишь как деталь туалета мужчины, считая, что владелец вообще не вынимает ее из ножен.

Наверное, Осип ожидал от меня совсем других чувств. Я должна была устроить истерику, упасть в обморок и тем самым дать ему возможность торжествовать победу над аристократкой.

Но я родилась в семье военного. Пусть всю жизнь он занимался больше работой дипломатической, но гордость князей Болловских в нашем роду была не последней из достоинств. Никогда, ни при каком случае не уронить честь рода, не опозорить славную фамилию. Я всосала это знание с молоком матери.

К сожалению, при всем своем желании способствовать процветанию мужниного рода, она не смогла подарить отцу наследника. Думаю, это так огорчало бедную мамочку, что она от разочарования не дала мне той необходимой доли материнского внимания, в которой в детстве так нуждалась я. Однако при этом я всегда старалась вести себя так, чтобы ее не разочаровать. Несколько раз удостаивалась похвалы отца и, поскольку для меня это было очень важно, помнила до сих пор все случаи, когда батюшка меня хвалил...

Однако теперь, демонстрируя свою твердость и гордость, я все же понимала, что ни в коем случае нельзя выводить из себя этого разбойника. Может, он только и ждет повода, чтобы на нас наброситься. А мне казалось, что я теперь отвечаю не только за Хелен и Аксинью, но и за Зимина, коего всего лишь отправили со мной найти важное письмо. И за Джима Веллингтона, каковой напросился в гости в мое имение скорее всего из любопытства. Захотел, видите ли, посмотреть, как живут вблизи природы русские дворяне! А может, в самом деле отдохнуть от перенесенных тягот. Хотя я и не представляла, что за тяготы у него могли быть.

Наверное, оба мужчины от души посмеялись бы, услышь мои мысли насчет ответственности за них. Но я была совершенно серьезна и вовсе не переоценивала свои силы. Через четыре месяца мне должно было исполниться шестнадцать лет. Возраст, в котором моя покойная бабка по отцу уже была замужем и носила своего второго ребенка!

Мое спокойствие удивило Осипа. Даже показалось – он взглянул на меня с уважением. Впрочем, меня это нисколько не обрадовало. Почему вообще меня должно интересовать мнение моего крепостного?

– Ну-ка, ребята, уведите этих господ в погреб. Да ведро им оставить не забудьте. Сдается мне, у них животы разболятся от нервов. Мне говорили, у господ этих нервов пруд пруди, не то что у простых крестьян!

Его товарищи тут же бросились к нам и потащили прочь, подталкивая прикладами нарочно замешкавшихся мужчин.

Краем глаза я увидела, как Осип ухватил за руку Аксинью.

– А эту курочку оставь мне.

– Ваше сиятельство! – жалобно пискнула та, словно надеялась, что я смогу вызволить ее из беды.

– Оставьте в покое мою горничную! – сказала я строго.

И как ни странно, Осип меня послушался.

– Ладно, иди! – Он оттолкнул девушку от себя так сильно, что она едва не упала.

Видимо, Джим Веллингтон нарочно выказывал покорность. Он только слушал, что говорил Осип, и спокойно дал себя увести прочь его молодцам. Но когда Осип толкнул Аксинью, он сделал почти неуловимое движение рукой и не только подхватил споткнувшуюся девушку, но и подтянул ее к нам так близко, что она смогла в нашем кругу быстро прийти в себя.