прах, лишь только я приблизил к ней свои шаловливые грабли. И я понял, что все они те ещё раритеты.

А один и вообще топал себе без башки.

И лишь по малиновым пиджакам, угадывавшимся на большинстве из столь редко, обычно, встречающейся компании, я прикинул, в какой период могли перестать дышать все эти экспонаты.

А замыкал команду, похоже, тот самый большой, в прямом смысле, актёр, который расстался со мной какие-то полчаса тому в облике не то Воланда, не то Мазарини, не то шут его знает кого.

* * *

И я так увлёкся всем этим триллером, что не заметил, как вышел за пределы завода.

Когда же вышел, сначала вновь увидел многоэтажку, в которую имел удовольствие войти не больше часа назад. Но не успев даже задуматься об этом, был реально напуган встречей с ещё одним призраком, коего я и принял было за отставшего от своих жмура, но вскоре понял причину моего испуга – призрак вовсе не был жмуром.

А оглянувшись на оставленный мной навсегда завод, вместо него полюбовался только на старую, на вид, брошенную не то элеваторную, не то бойлерную будку.

Глава двенадцатая

Человек, встретившийся мне у будки, на первый взгляд походил на обычного калеку и донельзя отощавшего старикашку. И если бы я сразу как следует не рассмотрел его лица, то вполне мог принять и за бомжа. Но от него не воняло, несмотря на мешком повисшие на нём заношенные, застиранные, впрочем, везде аккуратно залатанные почти лохмотья, в которые он был одет, вероятно, как минимум последние лет тридцать. И палки, на которые он опирался, скорей всего когда-то были куплены отнюдь не в спортивном магазине. Да пусть бы и лыжные – в наше время и олигарха можно встретить на улице с чуть ли не лыжными палками.

И хотя по лицу же его нетрудно было составить мнение о смысле жизни, которому он посвятил эти тридцать, как минимум, лет, при желании угадывалось и что-то большее, не утраченное десятилетиями обильных возлияний. Лицо его было чисто выбрито, а редкие, изъеденные сединой серые волосы на голове кое-как, но достаточно ровно, подстрижены и тщательно прилизаны. Вообще, лицо казалось каким-то интеллигентным, где в полуслепых глазах ещё не потух огонёк интереса к жизни, чем отчасти и отличается, по-моему, самый захудалый интеллигент от самого порядочного быдла. Например, я понял, что такой не будет копаться в мусорных контейнерах, чтобы, там, прикид обновить или поискать, чем бы набить свой желудок. Наоборот, он всегда будет довольствоваться тем, что имеет, и никогда не позволит себе переступить через другого поисках лучшей доли. Видел я таких, но, признаться, немного недопонимаю – к примеру, почему бы не поносить и чужого, если оно доступно и по плечу? Но нет – они будут жрать и носить только то, к чему прикипели, и ни за что не позарятся на чужое.

И даже во всём его непрестанно и неизлечимо трясущемся теле, может быть, интуитивно, но всё-таки можно было заметить те трепетные движения, характерные для человека до самозабвения отзывчивого. То есть как я, например, привык первым здороваться, так для него ничего бы не стоило первым сделать шаг навстречу. И не для того только, чтобы поплакаться в жилетку, а просто выслушать и попытаться понять.

* * *

Как я и угадал, мужик оказался бывшим художником, хотя, наверное, и в этом деле бывших не бывает. Правда, в его облике совершенно отсутствовало что-то от столь излюбленного некоторыми его собратьями иконообразного стиля – в виде, там, бородки или распущенных власов, – что обычно даже лицу самого из разнесчастных по-жизни творцов с начисто вычерпанной творческой силой способно придать оттенок некоторой одухотворённости. Скорей я сам больше смахивал на этакого художника со своими сальными космами и по меньшей мере неделю не бритым подбородком, ибо волосы мои так же мягки и податливы всяческой грязи, как мой характер, а обзавестись когда-нибудь бородой, я, помнится, мечтал ещё в юности.

Впрочем, вероятней всего, он и представился художником, а мне всего лишь показалось, будто я о чём-то там догадался.

* * *

Из разговора с ним я понял, что бедолага заблудился, несмотря на то, что жил, по моим меркам, совсем неподалёку и знал эти места как свои пять пальцев. Но это вполне объяснялось тем, что, по его утверждению, он чуть ли не на ногах перенёс инсульт, что, в общем-то, и подтверждалось его невнятной речью и тем, с каким затруднением ему удавалось произносить слова.

И, пожалуй, я сам напросился ему в провожатые, надеясь услышать хоть какие-то ответы на накопившиеся у меня вопросы.

С немалым трудом мы перешли, ступая по скользким, неудобным ступенькам, через железный мостик над трубами теплопровода. Но куда труднее было миновать небольшой мрачноватый кусок лесополосы по одной из тропок, заваленных буреломом. Далее виднелись рельсы, ведущие к заводу, почти впритык примыкавшему к едва заметному за чуть ли не вековыми деревьями рядку бревенчатых, почерневших от времени, двухэтажек. Эти бараки некогда принадлежали довольно крупному, в своё время, машиностроительному предприятию и предназначались для временного проживания рабочих. Из-за деревьев выглядывали шиферные крыши, поросшие зелёным мхом. Мой спутник предположил, будто потому и оставили деревья, что за ними проходила федеральная трасса. Чтобы, типа, оттуда, да и отсюда, были видны только они, и не слишком бросались в глаза позабытые богом лачуги. А так, всё это вместе взятое в уже давно канувшем в лету прошлом являлось детищем и собственностью государства. Тогда-то и кипела, и бурлила вовсю здесь жизнь. Теперь же всё куда-то унеслось, и разметалось во времени множество безвозвратно ушедших в небытие людских судеб. И маленькой тщедушной частичкой этого былого ещё пока теплилась жизнь в беспомощном тельце этого старикашки с изломанной судьбой, о котором я уже подумал было, что вряд ли смогу доволочь его живым до его чудом сохранившейся халупы.

* * *

По пути он поведал о том, что в тот день ходил за пенсией. Вообще-то ему должны были приносить её домой, но, как оказалось, давно перестали, почитай с тех пор, как вся улочка, на которой он жил, вместе с сохранившимися домами каким-то образом вновь стала принадлежностью некогда приватизированного одним местным воротилой завода. Однако вряд ли то означало, что дома, непонятно как выйдя из-под опеки государства, действительно перешли в собственность этого ни больше ни меньше бандита, а всего лишь по неким хранящимся где-то бумагам считалось, по старой памяти, будто они