Поежившись, Полин огляделась: все фонари вдоль аллеи уже горели мощным ровным светом.

— Вообще-то… Я и впрямь проголодалась. Согласна: пора отогреваться.

Когда они направлялись к выходу из парка, Полин сочла возможным взять Николаса под руку: в конце концов, она замерзла и имела полное право чуть-чуть прижаться к нему.

* * *

В маленьком китайском ресторанчике Николас напомнил Полин, что она собиралась заговорить его до дурноты, но вместо этого была вынуждена выслушивать его рассуждения о фильме. Полин охотно согласилась перехватить инициативу и, быстро взяв разгон, вскоре полетела, как с горы: уютная обстановка пробудила в ней кипучую словоохотливость. От долгих прогулок у нее устали ноги, уши заледенели от ветра — зато теперь, сидя на мягком диванчике, она с наслаждением ощущала, как к кончикам пальцев приливает блаженное тепло, вдыхала пряные ароматы и не столько уделяла внимание утке под сливовым соусом, сколько говорила и говорила. Она прыгала с темы на тему с невероятной легкостью: начав со своей нелюбви к импрессионистам, она переключилась на рассмотрение творчества Ван Гога, изложила собственную версию взаимоотношений Шопена и Жорж Санд, а заодно разъяснила свою позицию касательно проблем феминизма, после чего нельзя было не коснуться эволюции женских романов от Джейн Остин до Маргарет Этвуд. Только после закрытия этой животрепещущей темы ей удалось, наконец, разделаться с уткой.

Прилив красноречия не покинул Полин и в машине. Поскольку Николас больше даже не пытался открыть рот и только изредка кивал в знак того, что еще в состоянии воспринимать информацию, она с восторгом отозвалась о мюзиклах с участием Фреда Астера, поверхностно проанализировала свое необъяснимое пристрастие к космическим киносагам, в пух и прах раскритиковала популярные оркестровые переложения фортепианной классики. В заключение, Полин вознамерилась было напеть пару строк из хита Фредди Меркьюри, но благополучно передумала, увидев, что Николас явно близок к тому состоянию, которое овладело ее подружкой двадцать пять лет назад. Вероятно, попросив ее поговорить, он и не подозревал о последствиях просьбы и переоценил крепость своего вестибулярного аппарата.

— Николас, кажется, я вас заболтала. Вам еще не стало плохо?

— Нет, нет, что вы. Никогда в жизни не слышал ничего подобного. Говорить обо всем на свете и с такой скоростью… С какой же скоростью вы думаете?

— Издеваетесь?

— И не помышляю. Знаете, я иногда пытаюсь посмотреть какое нибудь телевизионное ток-шоу, но не могу. Насколько бы тема ни была интересна, люди, собравшиеся в студии, обсуждают ее настолько вяло и удручающе занудно, что слушать их, просто нет сил. Понимаете? Вы — вот кого стоит выпускать в телеэфир. Вы минут за сорок без учета рекламных пауз остроумно, познавательно, а главное, быстро рассказали бы зрителям обо всем на свете — музыке, живописи, литературе…

— Какой ужас… Я действительно так чудовищно болтлива?

— Действительно. И даже более того. — Николас, остановил машину у ее дома, повернулся вполоборота и окинул Полин уже знакомым насмешливым взглядом. — Но слушать вас чертовски приятно. Ведь шелесту волн, например, можно внимать бесконечно, он не надоедает и услаждает слух.

«Ключевые слова: «бесконечно» и «не надоедает», — подумала Полин, — если это намек, то глупо пропускать его мимо ушей. А даже если нет, я все равно сочту это высказывание, пронизанное типично мужским высокомерием, намеком».

— Помните, я говорила, что у меня есть диск с мелодиями тридцатых годов?

— Конечно. Вы еще собирались одолжить его мне.

— Так зачем ждать до следующей встречи? Вы можете подняться со мной и забрать диск прямо сейчас.

— Это удобно?

— Я же сама вам предлагаю.

Лишь мгновение спустя Полин поняла, что более выразительно эту фразу нельзя было произнести. Ей даже стало жарко: она почувствовала, как щеки заливает румянец. К счастью, в машине царил полумрак — зеленоватый свет шел только от приборной доски. Если Николас и размышлял, то недолго: пауза продлилась не более полутора секунд.

— Идемте.

Оказавшись в ее квартире, Николас с интересом осмотрелся и уважительно присвистнул, увидев высокие стеллажи с книгами, вытянувшиеся вдоль коридора.

— Да… Сразу видно, что здесь обитают две начитанные дамы.

— Вы правы наполовину, — вскользь заметила Полин, локтем закрывая дверь в комнату Кати, чтобы скрыть от посторонних глаз, царящий там разгром.

— Ваша дочь не любит читать?

— Всем прочим развлечениям она предпочитает компьютер и телевизор. Общая беда… Проходите сюда, пожалуйста.

Полин чувствовала, что больше не может передвигаться в новых туфлях. В течение дня, пока она безостановочно ходила, боль в ногах не ощущалась, но после долгого сидения в ресторане, а затем в машине каждый шаг давался ей так же мучительно, как и бедняжке Русалочке. Скривившись, Полин стащила высококаблучные орудия пытки и с трудом заковыляла вслед за Николасом, скрывшимся в гостиной. Когда она, придерживаясь за стену, вошла в комнату, Николас поднялся с дивана, на который было присел, и посмотрел на нее с беспокойством.

— Полин, вы еле ходите. Вам нехорошо?

— Нет, просто ноги устали. Не обращайте внимания.

— Как я могу не обращать на это внимание? Сядьте, наконец, что вы себя мучаете?

— Сейчас сяду. Только сначала найду обещанный диск… Вот он!

Вытянув из стойки зеленую коробку, по которой полукругом шли розовые буквы (не самое благородное сочетание), Полин протянула ее Николасу. Он прищурился, пытаясь прочесть названия танцев.

— Черт… Так мелко… А я без очков. М-м-м… Фокстроты Кола Портера, вальсы Уэйна… Неплохой набор. А что здесь написано? Я не могу разглядеть… «Сибоней»?

Полин приблизилась к нему вплотную и кинула взгляд на коробку.

— Да. Это румба. А мне очень нравится слоуфокс «Коктейль для двоих». — Она ткнула пальчиком в надпись, для чего ей пришлось почти прислониться к Николасу.

Он отвел диск в сторону, и посмотрел на нее вопросительно. С трудом, удерживая нарастающий трепет, Полин отступила.

— Если хотите, можете послушать прямо здесь и сейчас. А я сварю нам кофе.

— Для кофе поздновато…

— А для чего в самый раз?

Теперь улыбка Николаса показалась немного виноватой.

— Сказать честно? Знаете, Эркюль Пуаро пил липовый отвар. Я никогда не пробовал этот напиток и не претендую на славу великого сыщика, но я, как и он, порядочный педант. По вечерам я пью отвар мяты и плодов кориандра.

— В лечебных целях?

— Право, разговор о моих болезнях не самый интересный. Предпочитаю казаться абсолютно здоровым. У вас есть зеленый чай?

— Только в пакетиках.

— Отлично! То, что нужно. Я с удовольствием выпью чашку — но попозже. Сейчас я хочу, чтобы вы сели и отдохнули.