– Доброе утро, – сказал он, выходя из машины.

– Доброе, – радистка мило улыбнулась, чуть щурясь от утреннего солнца. – Я вас тут уже давно жду!

«Симпатичная девочка, – мелькнула мысль у Шнайдера. – Голубой беретик, синий плащик, ясный взгляд. Прямо Наташа Ростова перед балом».

Он молча вручил ей цветы.

– Спасибо, – Кэт понюхала фиалки. – Чудесный запах!

– Рация у тебя с собой?

– Да, там, – Кэт показала на левый чемодан.

"Очень красивая, – подумал Шнайдер. – Надеюсь, это не помешает работе".

– Куда мы поедем? – спросила Кэт.

– В Берлин, – сказал Шнайдер, закидывая чемоданы в багажник. – Там будет твое новое место работы.

– Всю жизнь мечтала посмотреть на Берлин, – Кэт распахнула дверцу и села в машину. Она вела себя так непринужденно, словно они были знакомы уже сотню лет. Шнайдер завел мотор, и уже через полчаса они покинули негостеприимный Цюрих.

"Замужем или нет? – думал Шнайдер, вглядываясь в туманную дорогу. – Нет, молодая совсем. Блондиночка. Хотя, может, замужем. Мне кажется, я где-то ее видел. Хотя нет, что за вздор, где бы я мог ее видеть? Когда я в последний раз был в Союзе, она даже в школу еще не ходила. Хорошенькая. Открытый девичий взгляд и наивность, смелость, хрупкость, невинность… Жаль только, что у нее в каждом слове какой-то пугающий комсомольский задор. Обычно такая задорность – это признак небольшого ума. Впрочем, посмотрим. Главное – не смешивать работу и личную жизнь".

– Расскажи о себе, пожалуйста, – попросил Шнайдер.

– Меня назвали в честь видной деятельницы мирового коммунистического движения, борца за права пролетариата, защитницы прав женщин Кэт Айсснер,  – сказала Кэт звонким "пионерским" голосом. – Я родилась в Нюрнберге. В десять лет переехала вместе с матерью в Москву. Училась в триста сорок второй школе, после окончания школы пошла в Московский областной педагогический институт на факультет физической культуры, на третьем курсе мне предложили… – Кэт замялась, – вернее, мне было предложено поступить на курсы радистов, после было принято решение об отправке меня в Цюрих.

– Каким образом переехала из Нюрнберга?

– Мои родители работают в Наркомате тяжелой промышленности, с двадцать второго года находились в длительной командировке в Германии…

– Они были русскими? – удивленно спросил Шнайдер.

– Да! – гордо ответила Кэт.

– Понятно, продолжай.

– В тридцать втором году мой отец, Сергей Викторович Горюнов, скончался от воспаления легких. После его смерти мама приняла решение переехать в Союз Советских Социалистических Республик.

– А ты?

– А что я? – удивилась Кэт.

– Ты тоже приняла решение переехать в Союз Советских Социалистических Республик?

Кэт растерялась.

– Эээ… Да… – сказала она неуверенно.

– Тебя мама спрашивала, хочешь ли ты вернуться?

– В смысле, спрашивала? – Кэт недоумевающе взглянула на него. – А куда было мне деваться?

– Тоже верно. Ладно, считай повезло, что успели уехать, – сказал Шнайдер. – И я тебя еще вот что хотел бы попросить: ты говори со мной как с человеком, а не как с отделом кадров, ладно?

– Я постараюсь, – послушно кивнула Кэт.

Через границу прошли довольно быстро, удостоверение Шнайдера, как всегда, подействовало на пограничников волшебным образом: они пропустили полковника СС вне очереди, да еще и отдали честь на прощание. И вот уже Шнайдер гнал свой "Мерседес" по немецким автобанам, наслаждаясь знакомыми видами.

«Как прекрасна все-таки Германия, – подумал Шнайдер. – Может, и не так здесь тихо и спокойно, как в Швейцарии, но какое-то оно родное уже, что ли… И эти голые черные клены вдоль дорог, и коричневые сосны, стоящие на приличном расстоянии друг от друга, и даже большие равнины – какое-то все здесь узнаваемое. Не Россия, конечно, но почти, почти».

До Берлина добрались во второй половине дня. Конспиративная квартира в Нойкёльне, где Шнайдер поселил Кэт, ей понравилась. Обстановка была простая, казенная: громоздкий шкаф в углу, круглый стол, три стула, узкая железная кровать с зеленым покрывалом.

– У нашего директора пионерлагеря такая же комната была, – сказала Кэт, – только у него еще портрет Сталина висел в красном углу.

– Извини, здесь Сталина не повесишь, – иронично усмехнулся Шнайдер.

– И даже телефон есть! – восхитилась Кэт.

– Думаю, мне не надо объяснять, что телефоном можно пользоваться только по служебной надобности, – сухо заметил Шнайдер. Он бросил чемодан рядом со шкафом и сел за стол, не раздеваясь, только расстегнув пальто. Он не мог понять, что же его так раздражает.

– Да, я понимаю, – Кэт повесила свой синий плащ в шкаф и поставила фиалки в стакан с водой. Цветы немного подвяли в дороге.

– Красивые фиалки, – заметила она, садясь за стол напротив Шнайдера. – Жалко, что Сталина нельзя повесить, было бы, как в пионерлагере.

– Здесь не пионерлагерь, – строго сказал Шнайдер. – Здесь тебе, девушка, предстоит не отдыхать, а много и напряженно работать.

– А я в пионерлагере тоже работала! – гордо заявила Кэт.

– И что ж ты там делала? – пренебрежительно спросил Шнайдер.

– Пионервожатой работала! Вы знаете, как это трудно?! В семь утра подъем, потом зарядка, линейка, завтрак, воспитательный час, обед, выход в лес, ужин, и все время бежишь, бежишь, и за детьми следишь. К концу дня с ума можно сойти, столько всего происходит! – воскликнула Кэт.

– Ясно, – Шнайдер снисходительно улыбнулся. – Устала с дороги?

– Да все нормально! А в лагере, кстати, еще и анкеты надо было заполнять, и еще массу документов, а не только с детьми работать!

– Хорошо, – Шнайдер закурил, сам того не заметив. Ему всегда казалось, что сигареты помогают ему сосредоточиться; по крайней мере, он мог думать, не отвлекаясь на эмоции. Тумблер в его душе переключился с "раздражен" на "спокоен". – Мне скоро надо уходить, отправь, пожалуйста, шифровку.

Кэт коротко кивнула и стала распаковывать чемодан с рацией.

– О чем шифровка? – спросила она деловито.

– Напиши, что доехали. Спроси, что делать с агентом по кличке «Писарь», – ответил Шнайдер. – Хотя этот агент… – Шнайдер поморщился.

Кэт вопросительно посмотрела на шефа.

– Он меня раздражает.

Кэт стала сосредоточенно настраивать рацию; она была в этот момент ужасно милой, как пятилетний ребенок, который отважно пытается написать свое имя.

– Еще долго? – спросил Шнайдер.

– Сейчас, – кивнула Кэт.

– Агент «Писарь» плох, но он – единственное, что у нас на данный момент есть, – размышлял Шнайдер вслух. – И Сначала он показался мне умным, порядочным, человеком, чеховским интеллигентом. Молодой только, ну да что ж теперь? А потом я вижу – а предо мной совсем не интеллигентный дядя Ваня, а трусоватый Акакий Акакиевич: пишет чего-то, строчит, вздыхает над каждой кляксой. Мелкая личность, одним словом. Впрочем, неважно, – оборвал сам себя Шнайдер. – Готова?

– Да, – ответила Кэт.

– Передавай: прибыли на место. Жду дальнейших указаний в отношении агента «Писарь». Энстис.

– Передала.

– На сегодня все, – сказал Шнайдер. – Отдыхай, завтра