* * *

Мэтр Обин был искусным и ловким палачом, лишенным как жестокости, так и сентиментальности. Когда тем же вечером Эммануэль спустился к нему, то застал заплечных дел мастера в некоторой растерянности. Незадолго до того браслет вызвал у узника сильнейший приступ. Его дикие крики повергли всех в замешательство.

— С вашего позволения, монсеньор, я кое-что понимаю в криках,— сообщил ему палач.— Такие может вызвать только поистине адская боль.

— Где он?

— Там, за стеной на соломе. Какие будут распоряжения?

— Тридцать плетей и на ночь в клетку.

Мэтр кивнул с таким важным видом, словно его попросили утвердить приговор.

Эммануэль прошел вглубь зала к специально предназначенному для него креслу, инкрустированному золотом. Обычай требовал его присутствия при наказании более чем двадцатью плетьми. Он плотнее закутался в плащ и сел в кресло, рассеянно глядя на помощников палача, подтягивающих кольца.

Так же как и клетки для варваров, кольца Лувара пользовались дурной славой. Те, что предназначались для ног приговоренных, не таили в себе ничего необычного. Но вот руки заковывали в особенные кандалы — адские изобретения мстительного Отона IV, предка Эммануэля,— на внутренней стороне которых блестел ряд заостренных зубцов. Только как можно крепче держась за цепи и не двигая руками в попытке освободиться под ударами плетей, жертвы могли не порвать себе сухожилия на запястьях, моля Господа даровать им сил вытерпеть боль и не потерять сознание.

Помощники палача принялись расстилать на помосте свежую солому. Мысли Эммануэля витали далеко, он думал о вожде варваров. Ему только что сообщили имя — Рилор. Дозорный отряд доложил, что его видели крестьяне, чьи земли граничили с землями дикарей. Поползли слухи о кровожадности и беспощадности этого человека. «Никогда раньше никто из них не мог собрать их вместе,— размышлял Эммануэль.— Два или три племени, не более...»

Появление узника в сопровождении охранников вывело его из раздумий. Мэтр Обин заканчивал последние приготовления, раскладывая на скамье инструменты. В Луваре, как и повсюду в Систели, первые десять ударов наносили обыкновенной плетью. Она оставляла на теле лишь болезненные синяки, не повреждая спину. Следующие десять ударов кожаным хлыстом разрывали одежду и кожу. Далее начиналась поистине зверская пытка, поскольку палач брал в руки плеть, на кончиках ремней которой красовались металлические наконечники. Сегодня мэтру понадобятся все три инструмента —- и он старательно разложил их на скамье в соответствующем порядке. Эммануэль украдкой посматривал на юношу, наблюдавшего за действиями палача стиснув зубы, хотя лицо его по-прежнему ничего не выражало. С таким же успехом он мог ждать своей обычной вечерней аудиенции у сеньора в коридоре перед дверью. Единственное, что выдавало его тревогу,— это связанные за спиной руки: юноша судорожно сжимал и разжимал кулаки. Словно почувствовав, как за ним наблюдают, он обернулся. Их взгляды встретились, но преступник тут же отвел глаза и застыл на месте.

Когда помощники палача подошли к нему, он в страхе отступил назад, но тут же собрался с духом и покорно позволил отвести себя на помост. С него сорвали куртку и шелковый пояс. По обычаям Лувара с наказуемого плетьми рубашку не снимали. Он протянул руки к одному из помощников, и тот защелкнул кольца у него на запястьях. Проклятый опустил голову, наблюдая за тем, как ему надевают оковы на щиколотки, и волосы золотой волной рассыпались у него по лицу. Эммануэль почувствовал укол совести и отвел взгляд. В тонкой рубашке, с ореолом золотистых волос его узник казался особенно хрупким и юным в окружении мрачных фигур, суетившихся вокруг. «Возьми себя в руки!.. Расчувствовался, словно девица какая-то!» — мысленно приказал себе Эммануэль.

Когда начали подтягивать вверх кольца, преступник ухватился за цепи и закрыл глаза. Помощники палача, выполнив все, что от них требовалось, отступили в полумрак зала. Мэтр подошел к рычагу колеса, окончательно закрепив высоту оков, и обернулся к сеньору в ожидании указаний. У них уже давно существовал негласный обычай согласовывать тяжесть наказания в самый последний момент, обмениваясь условными знаками. Обычно это случалось, когда речь шла о слишком молодых жертвах.

Эммануэль кивнул. Значит, цепи колец не натянуты слишком сильно, палач будет бить без оттяга и размеренно, чтобы бедолага мог перевести дыхание. Мэтр еще два раза провернул колесо, опустил рычаг и отошел за первой плетью. Он был готов приступить по первому знаку сеньора. Но Эммануэль медлил. О чем он думал, рассеянно глядя на приговоренного? О его юности и кажущейся хрупкости? О выдержке и мужестве? Быть может, о том, как такой гордый и умный человек мог совершить столь отвратительное убийство? Внезапно снаружи во дворе раздался чей-то голос, зовущий Сент-Люка, и вывел Эммануэля из задумчивости. Он поднял глаза и сделал знак рукой начинать.

При первых десяти ударах юноша лишь вздрагивал и глухо стонал. Первый же удар кожаным хлыстом обжег кожу, вырвав из его горла крик. Он разодрал рубашку, потекла кровь. Эммануэль видел лицо жертвы только в профиль, когда юноша приподнимал голову в паузах между ударами. На нем не было ужаса, только страдание. Проклятый по-прежнему крепко сжимал цепи. Но боль становилась все нестерпимей. В конце концов, он расслабил пальцы, и по его рукам потекли струйки крови. После двадцатого удара Проклятый уже с трудом стоял на ногах.

Следуя правилам Лувара, перед тем как взяться за третью плеть, мэтр Обин сделал паузу и присел на скамью. Он вытер пот со лба рукавом рубашки и смел в сторону ногой стебельки соломы, случайно сброшенные с помоста. Его помощники безмолвно ждали окончания, прислонившись к стене.

Эммануэль вот уже много лет присутствовал при наказаниях поркой и вроде бы уже ко всему привык: и к виду окровавленной спины, и к прерывистому дыханию, крикам, стонам. Но в первый раз за все эти годы пауза перед последними десятью ударами показалась ему невыносимо долгой. Оставшись один на помосте, несчастный пытался бороться с болью, старался сохранить равновесие, не выпустить цепи. Временами он сдавался, и тогда кольца острыми зубцами впивались в запястья, заставляя его стонать от нестерпимой боли. «Он знал его. Он точно знал также место и время!» — преследовали де Лувара мысли о встрече узника с бродячим музыкантом.

После первых же ударов большой плетью спина юноши стала похожа на кровавое месиво. Металлические наконечники вонзались в кожу, раздирая ее до мяса. Юноша со звериным рыком тряс цепи, словно надеясь вырвать их из стены. Раньше, присутствуя при наказаниях, Эммануэль никогда не отводил взгляда. Однако в этот раз он прикрыл глаза, словно пытаясь сделать картину бичевания размытой.

Время от времени мэтр Обин бросал на жертву удивленный взгляд — с губ юноши не сорвалось ни единой мольбы о пощаде. Это было тем более поразительно, что под тяжелой плетью даже самые храбрые и мужественные воины признавались во всем и умоляли о прощении. Узник страшно кричал, скрежетал зубами, дергал за цепи и вновь кричал так, что было слышно во дворе замка, но ни разу, ни словом, ни жестом не попросил о снисхождении, словно находился в пыточной камере один.