— Моя компаньонка, весьма и весьма одаренная... Моя подруга из музыкальной школы Станковича... — познакомила их госпожа Наталия, заметно обрадованная неожиданной встречей.

— Ната, Наточка, сколько же мы с тобой не виделись?! Лет десять-двенадцать с той книги путевых заметок?!

— Чем сейчас занимается Найдан? Вы по-прежнему живете в Аргентине?

— Он последнее время переводил наших поэтов на испанский, но недавно ему неудачно прооперировали катаракту, и она распространилась на оба глаза. Теперь мне приходится читать одной, по ночам, а утром ему пересказывать. Это поддерживает в нем уверенность в том, что он существует...

— Огромный привет ему! Непременно! Смотри, не забудь! — Две престарелые дамы говорили одновременно, и порой трудно было понять, кто из них кого перебивает.

— Прости, мне пора возвращаться, уже светает, может быть, он уже проснулся... — оправдывалась, прощаясь, Ангелина

— Конечно. И не говори ему, что я так постарела... — отвечала Наталия Димитриевич.

Елене бросилось в глаза, что ее квартирная хозяйка возвращается назад как-то неохотно. Отложив в сторону сентиментальный роман, она принялась рыться в своей памяти, словно стремясь зафиксировать самое важное, словно спасая для воспоминаний очертания истории:

— До той войны Найдан был ординарцем его величества короля Петра Второго. Может быть, вам приходилось слышать выражение «ad usum delphini»? Дело в том, что при французском дворе существовал обычай тщательно подбирать литературу для чтения дофина, с тем чтобы исключить все то, что могло бы считаться вредным для образцового воспитания престолонаследника. У нас таких строгих правил не было, однако при молодом Петре Втором Карагеоргиевиче имелось специально назначенное лицо, следившее за его чтением, им и был майор Найдан. Тем не менее, когда после начала войны двор и правительство бежали в эмиграцию, Найдан остался брошенным здесь, кто-то, видимо, посчитал, что его служба не имеет особой государственной важности. Он попал в плен к немцам, а потом, после сорок пятого, гнушаясь новой властью в своей стране и оскорбленный отношением к нему двора, пустился скитаться по всему миру, пока наконец не осел в Южной Америке. В те времена, в пятидесятые, мы с Ангелиной часто читали вместе. Вот так и совпало, что мы его встретили. Как-то раз одновременно, то ли по воле судьбы, то ли просто случайно, мы трое начали читать одну книгу. Он утром, сидя в своей скромной эмигрантской комнатке в далеком Буэнос-Айресе, а мы с ней вечером, в этой самой квартире, мечтая о далеких краях. Тот наш суаре затянулся, потом десяток раз встречи повторялись, теперь уже по договоренности, оба они глаз не сводили друг с друга, после многих перипетий Ангелине удалось получить необходимые документы, и потом уже это стало только их историей. Уезжая отсюда, она взяла книгу путевых заметок, которая имелась и у меня, и потом мы с ней там встречались, первого числа каждого месяца, независимо от разницы во времени и расстояния в тысячи морских миль. Зажив общим домом, они звали меня присоединиться к ним, но я не могла оставить отца, а кроме него и свою библиотеку, подушку, в которую я поклялась в любви, свой язык, в котором я только и жила...

Девушка представляла себе госпожу Ангелину там, в Буэнос-Айресе, в прохладном доме, где, несмотря на частые побелки, на стенах постоянно проступают влажные цветы ностальгии, в доме с тяжелой резной мебелью, детским портретом Петра Второго Карагеоргиевича и напрасно распахнутыми шторами на окнах... Она представляла себе, как госпожа Ангелина откладывает книгу с романом на ночной столик, как обращается к уже проснувшемуся мужу, господину Найдану: «Ты не поверишь, я видела нашу Наталию, дочь исчезнувшего владельца книжного магазина Гаврилы Димитриевича...» Потом девушка представляла, как господин Найдан, бывший ординарец короля, приподнимается и поворачивается, как на его лице, по мере того как он осознает новость, появляются морщины улыбки, а в далеких зрачках загораются искорки: «Наталию, говоришь? О Господи, после стольких лет! Расскажи, как она выглядит...»

— Госпожа Наталия, когда мы уходим туда, вы понимаете куда, существуем ли мы здесь? — очнулась Елена.

— Существуем ли?! — повторила старая дама. — И где? Это хороший вопрос. Я уверена, что речь идет одновременно о своего рода легком присутствии или легком отсутствии. Хотя, конечно, с каждым конкретным человеком это не совсем одно и то же. И возьму на себя смелость заметить, что это же верно и для каждого конкретного народа.

Так перед компаньонкой открывались масштабы этого нового переселения. Не было никаких шагающих колонн, никто не взял на себя предводительство этими людьми, перемещаться их заставляли самые разные причины, кроме того, и та область, куда они устремлялись, не могла считаться чужбиной, однако присутствие таких масс не могло быть названо иначе как переселением.

— Книги, как губки. На первый взгляд они невелики по размеру, пористы, их ткань обладает способностью впитывать бесконечное количество судеб, даже поглощать целые народы. Чем другим являются книги об исчезнувших цивилизациях, как не губками, сконцентрировавшими в себе целые эпохи? До самой последней живой капли, до того момента, пока и сами они не начали сохнуть, окаменевать... — постукивала Наталия Димитриевич указательным пальцем по переплету какого-нибудь толстого труда по истории, и он издавал звук, подобный тому, каким отзывается камень.

Действительно, вспомнила Елена, пространства некоторых книг выглядят как окаменевшие. Напоминают проклятые, покинутые города, в которых все осталось на своем месте, где можно находиться целыми днями, но не услышать ни одного звука кроме собственного дыхания. Были книги, содержавшие только прошлое, настолько давнее прошлое, что все формы сохранялись лишь благодаря привидениям. Были книги, в которых звучал шелест человеческой речи, музыка, смех, которые при приближении оказывались эхом столетней давности. Или же книги, которые посещали одни посвященные, стремившиеся по остаткам восстановить внешний вид какого-нибудь здания или вытащить из забвения, более тяжелого самой тяжелой тяжести, какую-нибудь достойную известности мысль. Кроме того, существовала реальность, которая походила на такие книги, только в отличие от книги ее нельзя было захлопнуть и отложить в сторону.

Первые признаки болезни госпожи Наталии стали появляться в начале лета. В тот день сирень уступила место розам, а старая дама начала сновать по квартире, словно ища что-то особенное. Она осматривала комнату за комнатой, поднималась по лесенкам в библиотеке, сгибалась в три погибели, чтобы заглянуть под кровать и канапе, приподнимала ковры и скатерти, открывала шкафы, выдвигала ящики комодов, выворачивала карманы и вытряхивала содержимое коробок для шитья, перебирала украшения и старые письма, всматривалась в углы, вздыхала и ломала пальцы. Елена взволнованно следовала за хозяйкой, ей еще не доводилось видеть ее такой, и она не знала, что сказать. Это продолжалось до того момента, пока Наталия Димитриевич не рухнула в плетеное кресло, беспомощно простонав:

— Не хватает одного воспоминания!