«Лишний кусок хлеба показался мне самым изысканным ужином с филе-миньон, – рассказывал Зигберт, – но что было бы, если бы ему не понравилось мое пение? Никогда не угадаешь, спасают тебя твои действия или губят».

В СС проводился план под названием Vernichtung durch Arbeit, «уничтожение посредством работы»: узников заставляли выполнять бессмысленные, но мучительные работы. Например, им нужно было брать тридцатикилограммовые камни, перебегать с ними с одного места на другое, бережно складировать, а потом переносить те же камни обратно туда же, где они их взяли.

«Они хотели, чтобы мы умирали от истощения, – пояснял Зигберт, – или от голода. Настоящей еды не было. Мы получали по миске вонючего супа из гнилых картофельных очистков и протухшей капусты, которой пропах весь лагерь». Порой предоставлялась возможность украсть еду. Однажды старшина поручил Зигберту заботиться о четырех кроликах, которых он откармливал для рождественского ужина. «Если они умрут, умрешь ты», – пригрозил он. Потом он подписал бумагу, в которой Зигберту разрешалось посещать свинарник в офицерской части лагеря и брать оттуда корм для кроликов.

Зигберт знал, что корм для свиней был лучше, чем то, что давали заключенным. Из старого жестяного листа он смастерил лоток, который положил сантиметров на пять выше дна ведра. Он вошел в загон, собрал корм для свиней и засыпал его на дно ведра. Это он съест позже. Затем он накрыл корм лотком, добавил еще сантиметров на пять корма для кроликов и вышел. Его остановил капитан СС с кнутом в руке. Зигберт предъявил свой пропуск. Капитан посмотрел на бумагу, а потом на полное ведро. Сколько могут съесть четыре кролика? Кнутом он стал шевелить в ведре. Если бы эсэсовец нашел второе дно и разоблачил попытку Зигберта украсть свиной корм, то Зигберта либо избили бы кнутом, либо сразу же застрелили.

В это время мимо на велосипеде проезжала женщина из СС.

«В лагере была только одна симпатичная эсэсовка, – пояснял Зигги, – и у нее была очень сексуальная манера отклоняться назад на седле велосипеда, так что все сразу оборачивались на нее. Так поступил и тот эсэсовец. Он посмотрел на нее и сделал мне знак проходить. Эта эсэсовка спасла мне жизнь дважды: один раз – тогда. Во второй раз я попался с рукавицами, которые украл со склада. За это я должен был получить двадцать пять ударов кнутом, что наверняка бы меня убило, учитывая мою тогдашнюю слабость. Охранник уже записывал мой номер для отчета, и тут на велосипеде мимо проехала та самая эсэсовка. Он отвлекся, пытаясь одновременно пялиться на красотку и записывать мой номер».

На следующий день на поверке охранники стали зачитывать номера узников, приговоренных к отправке в блок исправления наказаний. Зигберт услышал, как начали выкликать его номер: «Один, ноль, четыре…» Все цифры были правильные – кроме последней.

«Господи, спасибо, что она проехала мимо», – подумал он.

Иногда их с Лотаром в составе рабочих бригад отправляли за пределы лагеря, где можно было встретить польское гражданское население: у тех были товары на обмен. «Не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, что у нас там был универмаг, – пояснил Зигберт, – но порой мы могли кое-что предложить. Например, однажды я выменял часы на отрез шелка[25]. Я вернулся в лагерь, обернув этот отрез вокруг тела под тюремной робой. Но я понимал, что будет обыск: у ворот всегда стоял эсэсовец, который хватал то одного, то другого в поисках контрабанды. Я решил, что, если я в него врежусь, он меня ударит, но, наверное, не станет обыскивать мою одежду. Откуда у меня в голове взялась эта идея, знает только Всевышний».

Зигберт знал этого охранника, Освальда Кадука, по предыдущим эпизодам. Однажды Кадук заставил Зигберта смотреть, как он избивает Лотара, друга Зигберта. Из всех безжалостных людей, которые мучили и истязали узников Освенцима, Кадук был одним из худших. На Франкфуртском суде над военными преступниками, проходившем в 1963–1965 годах, Кадук показал, что был сыном кузнеца и с детства стремился доказать, что он «истинный» немец, демонстрируя свою жесткость[26].

«В этого-то убийцу, Кадука, я и решил врезаться, чтобы он меня ударил, – рассказывал Зигберт Нартелям. – Мы вошли в лагерь шеренгой по восемь человек. Когда я приблизился к Кадуку, то толкнул его плечом. Он сразу же ударил меня кулаком в лицо – и, разумеется, не стал обыскивать».

Оказавшись в бараке, Зигберт стал лихорадочно искать тайник, куда можно было бы спрятать отрез шелка. Он заглянул в замочную скважину, чтобы убедиться, что поблизости нет охранников, и увидел, как к бараку приближается эсэсовец. Рядом с бараком стоял чан с кипящим супом, предназначенным для эсэсовцев. Не раздумывая ни секунды, Зигберт выбежал из барака и погрузил шелк в этот суп, обжег руки, а затем ринулся обратно, пряча руки за спиной.

«Когда офицер получил свой суп, то обнаружил там отрез шелка, – рассказывал Зигберт. – Этот нацистский убийца стал осматриваться, пытаясь понять, кто же его туда положил; когда он остановил взгляд на мне, я вел себя спокойно. К счастью, он не стал приглядываться: если бы он увидел мои обожженные руки, то сразу бы все понял. Вот такие мгновенные решения мне приходилось принимать каждый день – просто чтобы остаться в живых».

«Я был шлеппером. – Зигберт использовал тут слово из идиша, означающее носильщика или посыльного. – Я носил все, что от меня требовали: мешки с цементом, арматуру. Но даже если ты был полезен нацистам, они все равно могли в любой момент послать тебя на смерть. Каждый день проводилась отбраковка, каждый день они решали, жить тебе или умереть, и что можно было сделать для спасения собственной жизни? Надавать себе по щекам, чтобы они выглядели румяными и здоровыми? Никогда нельзя было узнать, что тебе поможет. Не помогало быть профессором, юристом, интеллектуалом. У узников была поговорка: “Все умники попадают в печь”. Никак нельзя было определить, кого оставят в живых, а кого убьют. Например, один капо избивал всех рыжеволосых. Другие капо ополчались на слишком высоких, на гомосексуалов[27], на людей с физическими недостатками. Никаких общих принципов их поведения не было. Все это было просто невероятно».