Папа не вор, он тяжело работает, а деньги свои получает по праву.

В швейцарской школе, знаменитом Вайсвальде, никто перед ней на задних лапках не бегал, но и папиными деньгами не попрекал. Порядки были суровые, но справедливые: никакого алкоголя. Никакого курения. Никакой громкой музыки. Выход за территорию чреват замечанием, а три замечания автоматически равняются исключению из школы. Подъем в пять утра, учеба весь день. Сперва было нелегко, потом втянулась. Хуже всего Лиза справлялась с необходимостью учиться и даже думать на чужом языке, но ее соседке по комнате, Амине из Сенегала, в этом плане приходилось еще трудней… Лиза все преодолела. И осталась собой довольна. Будто она не Лиза Плахова, маменькина-папенькина избалованная дочка, а совсем другая девушка.

Время учебы в Швейцарии вспоминается ей как напряженное, аскетичное, но насыщенное событиями и радостное. А здесь, в Приволжске, ничего не происходит, ничего не приходится преодолевать. С одной стороны, легко, а с другой — она почти физически чувствует, что ее засасывает болото. Едва возникает мысль заняться делом, следом приходит другая: «А зачем?» В школе все обучение было разбито на последовательные увлекательные этапы с ясными целями; здесь Лиза не видела цели. Может, она своей цели уже достигла? На всех торжественных приемах ей обеспечено место рядом с папой-губернатором, который не упускает случая упомянуть о ее дипломе и безупречном знании двух иностранных языков. Ну и куда дальше? В программисты? В переводчики? Что, в Приволжске?

Остается только Интернет, где она не дочка всесильного Плахова, а просто член всевозможных сообществ с полумужским ником «Tailor». Остается торчать денно и нощно в чатах, болтая с новым виртуальным другом под ником «Ranger», подбрасывать реплики на форумы, смотреть по компьютеру новые фильмы, слушать новые диски…

— Лизончик, — как всегда не постучавшись, пошла мама, — вечером у нас гости. Пожалуйста, прибарахлись.

Плахова-младшая любила свое царственное имя «Елизавета» и терпеть не могла унизительные сюсюкающие клички, в которые его переделывала мать. Это ж надо было такое изобрести — Лизончик! Музончик… вазончик… газончик… Но каждый раз, стоило Низе попросить, чтобы ее называли просто Лизой и больше никак, у матери кривился рот, голос становился резким и крикливым: «Уж и слова не скажи! Что у тебя, голова от ласкового слова отвалится? Я тебя люблю, а ты…» Лиза ощущала себя виноватой и поскорее сворачивала разговор. Ведь мама так по ней соскучилась за время учебы за границей, так стремится выразить свою любовь… Может, Лиза и вправду бесчувственная?

— Хорошо, мама, — обреченно ответила Лиза. — Только, пожалуйста, по крайней мере, при посторонних не называй меня всякими Лизончиками.

— Не буду, не буду, — улыбнулась Татьяна Плахова: Видимо, ей тоже не хотелось портить отношения с дочерью с утра пораньше. — Ты у нас девушка изысканная, элитная…

Лиза обреченно вздыхает. За право называться изысканной ей предстоит вечером выдержать очередную битву. Мама непременно будет настаивать, чтобы Лиза надела платье, которое она ей купила, и чтобы обязательно уложила волосы в пышную прическу, открывая уши, чтобы сверкали подаренные папой за окончание учебы серьги с бриллиантами. «Ма-ама, — мысленно ноет Лиза, — у нас же в Вайсвальде были курсы искусства одеваться, и там нас учили, что такие крупные бриллиантищи, в которых за километр угадывается выгодное вложение капитала, — дурной тон! И мне так идут распущенные по плечам волосы! И маленькое черное платье, которое выгодно облегает фигуру…»

Лизина узкая стремительная фигура пока безупречна, но в высокой груди уже угадывается наследственная женская мощь Татьяны Плаховой. Лиза, не оглядываясь, видит перед собой мать, с ее жестким, тонким, намазанным алой помадой ртом, обелокуренными и уложенными в кудряшки волосами, широкоплечую, широкобедрую, и боится, что когда-нибудь станет такой.

И знает, что, скорее всего, станет.

— Лизуша, — озабоченно спросила Татьяна Плахова, — тебе здесь скучно?

Лиза неопределенно дернула плечом. Только бы мама не принялась ее развлекать! Это уж будет полный кошмар.

— Потерпи, детка, в четверг мы поедем в Москву. Заведешь себе друзей, вольешься в общество, будешь ходить по клубам — сейчас это модно…

А что, идея ценная. Лиза очумела от Интернета, хотелось бы пообщаться с кем-нибудь в реале. Кстати, этот Рейнджер, который сразу раскусил, что она, «Tailor», не парень, а девушка, тоже из Москвы. Может, они встретятся, и что-то возникнет, и что-то получится? Это здесь она — изгой, из-за денег отца, а в Москве много богатых людей. По крайней мере, больше, чем в Приволжске…

— Егор, — сказала Валентина, — у Владика в школе собирают по двести рублей.

— Это еще на что? Недавно же платили…

— То были деньги за завтраки, — терпеливо разъяснила Валентина, ставя перед мужем тарелку, полную мяса, перемешанного с картошкой, — а это за охрану. Сейчас повсюду теракты, ты же знаешь, а террористы обожают школы захватывать.

Егор Князев, скривившись, погрузил ложку в дежурное блюдо — семьдесят процентов картошки, двадцать тушенки, десять воды, называется «рагу», от поговорки «ужин отдай врагу». Зачерпнул, отведал и, с набитым ртом, пробубнил:

— Лады, ничего страшного. Дам и двести, если надо. У меня, Валя, дела в последнее время ох как пошли…

— Что? — не расслышала Валентина. — Ох? Почему «ох»?

— Да нет, это я в смысле, что дела хорошие… Хорошо у меня все!

Валентина, присев рядом с мужем за стол, но не обращая внимания на свою тарелку, искоса изучала Егора Князева, знакомого и незнакомого. С Егором в последнее время что-то творилось: плохое или хорошее — не понять. Неделю назад ходил раздраженный, попыхивал от малейшего замечания, казалось, опять запьет. А теперь, так же внезапно и необъяснимо, успокоился, даже развеселился. Но веселье это агрессивное, с оттенком хмеля. Вроде и вином не пахнет, и не буянит, а что-то есть в нем пьяное. В спектре состояний Егора, изученного за десять лет брака насквозь, такое было новостью для привычной ко всему Валентины.

Одной рукой поднося ко рту ложку, другой Егор за талию притянул к себе жену — сильно и неожиданно, она чуть с табуретки не упала.

— Ты что, Егор… Что ты делаешь?

— А что я делаю? Я муж, а ты моя жена. Моя, поняла? Моя красивая жена!

Словно в шутку, а на самом деле цепко и больно, Егор схватил Валентину за волосы. Она вскрикнула. Упала на покрытый линолеумом пол пластмассовая заколка, пышные рыжевато-русые волосы растрепались.

— Что ты вытворяешь? Дети войдут!

Дети в соседней комнате с рычанием и воем изображали не то самолет, не то битву среди звезд. Поздний ужин родителей их не касался.

— Лады. — Егор остыл так же неожиданно, как возбудился. — Включи телик. Новости посмотреть хочу.

Большой телевизор с плоским экраном стоял на кухне как памятник первому серьезному заработку Егора. Сказал: «Хочу телевизор на кухню» — и купил.