персики и абрикосы. Тутовник, такой старый, что ветви его сплелись между собой, как цепи, рос посреди, а под ним стояла скамейка, и все вокруг было занято грядками овощей и клубники, кустами малины, смородины и крыжовника, грядками с зеленью, между которыми были проложены узкие тропинки. Растений было великое множество, но сэр Бенджамин сразу же объяснил, что он не профессиональный садовник. Дигвид, когда есть время, работает здесь, и сам сэр Бенджамин тоже, а еще пастушок, но никто из них не делает этого постоянно.

– Пастушок? – подумала Мария. – Я его еще не видела.

Внезапно она почувствовала необъяснимое волнение, связанное с этим пастушком. Дверь в восточной стене вела в сад, и сэр Бенджамин отпер ее, Мария заглянула туда и увидела старые сучковатые яблони, покрытые серебристым лишайником, груши, вишни и мушмулу. Коричневатая трава покрывала землю под деревьями, в ней уже мелькали капельки подснежников, а скоро, как сказал ей сэр Бенджамин, когда она стояла среди деревьев и глядела вверх, она едва сможет увидеть небо сквозь завесу розовых и белых цветов.

Вернувшись обратно через огород на задний двор, Мария заметила бочку для воды слева от прохода и маленькое стрельчатое окно над ней, а в окне горшок с прекрасными геранями, крупными геранями ярко-розового цвета. В каком это окне они стоят? Каретный сарай справа и слева от прохода доходил до крыши. Там не было чердака. Маленькая комнатка над проходом? Она хотела спросить сэра Бенджамина, но в этот момент он вынул свои огромные часы-луковицу и изумленно воскликнул.

– Помилуй меня, Боже, – закричал он, – сколько времени утекло. Как раз пора обедать.

Остаток дня прошел тихо. Мисс Гелиотроп и Мария пообедали с сэром Бенджамином, а потом они посидели в гостиной, и Мария играла и пела для своего опекуна, пока мисс Гелиотроп дремала в кресле с подголовником. Потом Дигвид принес чайный прибор, и Мария заварила чай. Затем сэр Бенджамин занялся собственными делами, а мисс Гелиотроп и Мария читали вслух и вышивали. Потом настало время ужина, потом время идти спать.

Когда она уже лежала в постели, почти в дремоте, Мария внезапно вспомнила, что так и не увидела кухни. И кота Захарии, который, несомненно, жил именно там.

– Утром, – сказала она сама себе. – Утром раненько, до завтрака, я пойду и посмотрю кухню… И Захарию…

Но так случилось, что на следующее утро она заспалась и проснулась только от звяканья подковки на двери. Она бросилась открывать и увидела мисс Гелиотроп.

– Мария, – серьезно начала та, – сегодня Божий день. Не надевай сегодня костюм для верховой езды. Я приготовила твое лучшее лиловое платье. И выяснила у сэра Бенджамина, что, как я и ожидала, у него есть привычка ходить на службу в церковь по воскресеньям. Мы отправимся с ним.

– А, – ответила Мария и затем задумчиво добавила: – Может быть, я смогу покататься вечером?

– Вряд ли, – сказала мисс Гелиотроп. – Скакать на лошади в Божий день самое неподходящее дело. А сейчас поторопись, аромат колбасок уже разнесся по всему дому.

Мария быстро умылась теплой водой, как и накануне уже приготовленной для нее, оделась, стоя перед огнем, который таинственный добрый сепий развел, пока она спала, и огляделась в поисках того, что бы надеть к лиловому платью.

Но искать не было нужды. На комоде, там, где вчера она нашла костюм для верховой езды, лежали ее аккуратно сложенная лучшая воскресная пелеринка, шляпка, муфточка из фиолетового бархата с белым пухом и фиолетовые шелковые перчатки. А рядом с кучей одежды лежал большой черный молитвенник с золотыми застежками, а на нем букетик лиловых фиалок, еще покрытых капельками росы.

Мария раскрыла золотые застежки и заглянула в молитвенник. Это безусловно была старая книга, потому что первый чистый лист пожелтел от времени. На нем красивым почерком были написаны инициалы, М.Э., а ниже фамильный девиз. Мария улыбнулась, потом замигала, потому что снова почувствовала, что ей хочется заплакать. – Я буду очень хорошо молиться, дорогая М.Э., – пообещала она. – Я буду молиться по твоему молитвеннику так хорошо, как сумею.

После этого она надела через голову воскресное платье и приколола на грудь букетик фиалок.

Сэр Бенджамин, уже одетый для церкви, был занят созерцанием завтрака. На нем был прекрасный шелковый жилет, расшитый розами и гвоздиками, огромное кольцо с рубином и шейный платок, которые он надевал, чтобы приветствовать ее в вечер прибытия. Огромный, белый, похожий на цветную капусту парик был, наверно, вымыт и припудрен накануне, потому что он стал еще белее. Но вместо куртки и бриджей для верховой езды на нем была куртка малинового бархата и малиновые же бриджи с пристегнутыми у колен шелковыми гетрами и черные башмаки с серебряными пряжками.

Куртка и бриджи были потерты в швах и немного ему узковаты, так что когда он садился к столу завтракать, делать это надо было очень медленно, и все равно был слышен зловещий треск, башмаки потерлись на носках. Но на бархате не было ни малейшей пылинки, а башмаки и пряжки были так начищены, что просто сверкали. Что до лица сэра Бенджамина, то оно было настолько чисто выбрито и так отмыто, что стало ярко-алого цвета и сияло почти так же, как его башмаки.

– Чистота, – хихикнул сэр Бенджамин, заметив широкую улыбку своей племянницы, – следует за благочестием, да, Мария? Таково всегда было мнение Мерривезеров, не так ли?

Дигвид отвез их в церковь в экипаже, с которого на этот раз был снят верх. Экипаж тоже вымыли ради воскресенья, и пол был еще мокрым, когда мисс Гелиотроп, сэр Бенджамин и Мария влезли в него и уселись торжественным рядом на заднем сидении, мисс Гелиотроп посредине, а сэр Бенджамин и Мария, защищая ее, каждый со своей стороны.

Сидя рядом, они смотрелись немного странно, и все пространство оказалось занятым кринолином мисс Гелиотроп и солидным объемом сэра Бенджамина. Мисс Гелиотроп была, конечно, при зонтике и ридикюле, и у каждого было по большому черному молитвеннику. Но как ни нагружены они были тем и сем, всех затмил Дигвид, поставивший рядом с собой на козлы самый большой музыкальный инструмент из всех, что Мария видела в жизни… Он был вдвое больше самого Дигвида.

– Контрабас, – объяснил сэр Бенджамин. – Играет в церкви. Главный человек в оркестре. Он хороший музыкант. Великий.

Дигвид ухмыльнулся, прикрикнул на Дарби и Джоан, и они тронулись, а с верхней ступеньки за ними наблюдали стоящие бок о бок в очень похожих позах Рольв и Виггинс. Вигтинс выглядел совсем крошечным рядом с Рольвом, и Мария немножко занервничала.

– Рольв… ну… ведь он… не съест Виггинса? – прошептала Мария дрожащим голосом.

– Нет, нет и нет! – решительно заверил ее опекун. – Рольв признал тебя вчера утром, разве ты не помнишь? Не только тебя, все, что принадлежит тебе, теперь под его особой защитой. Даже если ему самому не слишком нравится Виггинс, он скорее умрет, чем допустит, чтобы пострадал хотя бы волосок с его головы.