июне выводили такое же количество людей, выработка составила 104 %, люди зарабатывали по 11 рублей. В июле месяце приток военнопленных заставил нас выводить на производство 1400 человек, производительность труда сразу упала до 80 %, люди стали зарабатывать 10 руб. В августе вывод составил 2000 человек, производительность труда стала 70 %, заработок около 9 рублей. Для Тракторостроя мы имеем военнопленных 3000 человек, выходит на работу 1807 человек. Для того, чтобы этот состав сохранить, Тракторострою нужно заниматься лагерем, на лагерь смотрят как на дядю, которому «дай» и все. На сегодня Тракторострой должен лагерю 894 тыс. рублей. Помещения Тракторострой предоставил лагерю никуда не годные, ни одного полена в течение весны и лета лагерю не дал, ни одного пункта договорных обязательств Тракторострой не выполнил по отношению к лагерю.

Серьезность положения подчеркнул в своем выступлении и тов. Петрухин, представитель Сталинградского управления НКВД:

Рабочие болеют, кроме кашицы немцы ничего не едят. Это с одной стороны, и с другой стороны, введение 10-ти часового рабочего дня также повлияло на их работу. Заболеваемость и смертность нам не выгодны, потому что выходит из строя рабочая сила.

А начальник Тракторостроя тов. Салтыковский и вовсе был настроен пессимистично:

Никто не отрицает того факта, что предусмотренный приказом двух наркомов объем работ Тракторострой поднять не сможет.

Резюмируя итоги совещания, легендарный тов. Чуянов, секретарь обкома, заявил следующее:

Немцев мы разложили, они у нас не работают. Разложили поведением охраны и нашего технического персонала. Мы боимся требовать у немцев. Там, где надо дать по морде, мы боимся. Надо с немцев больше требовать, шкуру с него снимать.

В стенограмме нет полного перечня всех присутствовавших на партхозактиве, но Бориса Гусмана среди них не могло не быть.

Спустя две с половиной недели, 18 сентября 1945 года, директор СТЗ Никита Тимофеевич Просвиров (с чьим сыном Юра сидел за одной партой) издал приказ № 23, который напрямую касался сферы ответственности Бориса Израилевича Гусмана. Документ обязывал «обеспечить при всех условиях выполнение программы жилстроительства в 1945 году в объеме 10 тысяч квадратных метров». К тому же никто не отменял и пресловутый июльский «приказ двух наркомов», приложение № 3 к которому содержало график восстановления культурно-бытовых объектов:

Фабрика-кухня на 40 000 блюд, обеденный зал – сентябрь; школа № 12 (окончание) – август; детясли на 100 детей – ноябрь; баня-прачечная – август – декабрь; родильный дом на 75 коек – декабрь; клуб (здание ремесленного училища) – август; детсад – декабрь.

Из графика то и дело выбивались, но Гусман делал все от него зависящее, чтобы отставание не оказывалось хроническим.

Таков был контекст, который малолетний Юра еще со времен омской эвакуации определял как «папа ходил на работу все время». Ребенок теперь подрос; по приезде в Сталинград семья отметила его 9-летие – прямо накануне официального сообщения о победе в войне, 8 мая 1945‐го («никаких мальчиков не приглашали, мы были втроем»). Но, конечно, и в этом возрасте он едва ли мог осознавать, какими усилиями Борису Израилевичу давалось поддержание относительного семейного достатка. Ида Григорьевна оставалась в роли домохозяйки, а для подмоги ей была еще придана домработница, которую все называли Марусей. Именно она сопровождала Юру при отправке на лето «в какую-то деревню»: вероятно, приемные родители сочли, что в руинированном Сталинграде при 40-градусной жаре мальчику оставаться незачем, и переместили его поближе к природе. В деревне Юра неимоверно скучал, не зная, чем заняться, и с радостью вернулся в город незадолго до начала учебного года. Здесь перед ним наконец открылась настоящая мальчишеская романтика – в разных ее аспектах.

Один из аспектов был предельно рискованным, на грани увечья и гибели. Со времени окончания Сталинградской битвы прошло два с половиной года, но город с предместьями все еще оставался нашпигован неразорвавшимися боеприпасами. Для лихих пацанов младшего и среднего школьного возраста искушение выглядело непреодолимым: подорвать найденные патроны, раскурочить авиационную бомбу, поджарить на костре артиллерийский снаряд. Даже и бесцельное, ради чистого приключения, лазание по развалинам нередко приводило к трагедиям. «Ребята подрывались на минах, они были всюду. То и дело доносились вести, что подорвался тот или другой пацан», – вспоминал Юрий Николаевич. Сам он тогда поучаствовал и в подкладывании патронов на трамвайные рельсы, и в спонтанных «экспедициях» на окраинную речку под названием Мечётка, где еще не успели толком поработать саперные подразделения.

Как меня отпускали родители?! Мне-то было интересно, огромное количество снарядов, ими вся земля была забита. Многим отрывало руки-ноги. Почему я остался жив – не знаю. Я, наверное, был немножко осторожен, трусоват. Раза два-три сходил на эту Мечётку – и все.

Другой же романтический аспект оказался ничуть не опасным и совершенно не предосудительным – даже наоборот, в разумных пределах поощряемым.

Конечно, это футбол. Что могло быть милее для 9-летнего мальчишки, чем футбольная команда, чем футболисты, жившие рядом? Их имена и сейчас у меня в памяти. Знаменитый «дядя Вася», вратарь Ермасов. Калмыков, Шведченко, Шеремет. Все они были для нас, пацанов, героями.

Свою футбольную команду сталинградцы буквально боготворили. Ее звездный час пришелся на последние предвоенные сезоны, когда из заурядной заводской команды «Дзержинец» выковался мощный «Трактор», гроза всех признанных авторитетов. В недоигранном чемпионате СССР 1941 года коллектив занимал четвертую строчку в турнирной таблице. Спор за медали остался тогда неоконченным, и после войны болельщики с воодушевлением ожидали от родной команды восхождения на пьедестал почета. Однако больших надежд клуб не оправдал. Чемпионат 1945 года «Трактор» завершил на 7‐м месте, следующий – на 8‐м, потом скатился до 13-го, а в 1950 году, уже под наименованием «Торпедо» (Сталинград), вообще вылетел из высшей лиги. Но в пору, когда Юра Гусман впервые приобщился к этой массовой страсти, болельщицкий путь от бескрайнего оптимизма до разочарования в городе еще не был пройден. Мальчишки составляли отряд самых горячих и беззаветно преданных поклонников команды.

Стадион «Трактор», как уже говорилось, был расположен рядом с домом, где жили Гусманы. Околофутбольный ажиотаж вырисовывался во всей красе и не мог не затронуть струн души, которая дотоле замыкалась преимущественно на внутрисемейных укладах и обычаях. Юная душа рвалась в социум, и футбол стал важным мостиком. В книге спортивного журналиста Александра Скляренко «Ротор. От сталинградского „Трактора“ до наших дней», опубликованной в 2000 году, описывается атмосфера, царившая здесь незадолго до войны в дни футбольных матчей:

Стадион «Трактор» располагался в Верхнем поселке и вмещал всего 5–6 тысяч зрителей. Но народу собиралось гораздо больше. В 1940 году трибуны пришлось расширить, но все равно сотни болельщиков занимали небольшую горку рядом со стадионом и с нее наблюдали за тем, что происходило на футбольном поле. Эта горка, как театральная галерка,