артериях и сердце не только человека, но и других животных». Вначале задача показалась ему настолько непосильно сложной, что он «почти поверил в то, <…> что понять движения сердца под силу лишь Господу». Гарвей решил изучить сердца лягушек и рыб, которые сокращались достаточно медленно, чтобы их подвижность можно было проанализировать. Он также проводил эксперименты на живых и мертвых людях. Один из простых, но гениальных экспериментов заключался в том, что Гарвей перевязал человеку руку, нарушив таким образом кровообращение. Затем он ослабил повязку, позволяя имеющей большее давление и напор артериальной крови проходить, но задерживая венозную кровь, имеющую более низкое давление. Рука быстро опухла, что позволило Гарвею сделать вывод о том, что кровь течет вниз по артериям, потом через невидимые перемычки переходит в вены и лишь затем поступает обратно к сердцу. Гарвей так и не разгадал природу этих невидимых перемычек между артериями и венами, а вот нам сегодня они знакомы – мы называем их капиллярами[14]. Впрочем, это не помешало ему сделать фундаментальные выводы: сердце является насосом, а кровь циркулирует по замкнутому кругу из артерий в вены и снова в артерии.

Опус Гарвея полон отсылок к работам Галена, но, как это часто случается в науке, ученик превзошел своего наставника. Когда Гарвей перевязал сегмент артерии двумя лигатурами и надрезал ее, то обнаружил внутри только кровь, а не воздух или духов, как утверждал Гален. Гарвей презрительно называл этих «духов» их «закопченными испарениями». Насчет малюсеньких отверстий в септе, что, по заверениям Галена, пропускали кровь из правого в левое предсердие, Гарвей писал: «Будь я проклят, но пор тут нет. Нельзя показать то, чего нет»[15]. Он, как и несколько его предшественников, предполагал, что кровь проходит через легкие.

Гарвей посчитал, что если сердце среднего взрослого человека проталкивает за удар порядка 60 мл крови (что примерно верно), то при пульсе в семьдесят два удара в минуту, если бы тело и правда получало питание, поглощая кровь, печени пришлось бы производить из пищи 227 кг крови в час, что, по понятным причинам, невозможно. Посему в схеме кровообращения Гарвея кровь выступала не питанием, а способом его доставки.

Подобно Галену и его предшественникам-натурфилософам, Гарвей обращался к метафорам: «Сердце является центром жизни, подобно Солнцу в микрокосме, как и само Солнце можно назвать сердцем мира». Другие метафоры Гарвея, такие как движение планет по кругу и круговорот воды в природе, куда лучше подходили для описания цикла кровообращения[16].

Кроме того, что Гарвей разгадал тайну, будоражившую умы мыслителей долгие тысячи лет, его, пожалуй, величайшим вкладом в науку был наглядный, экспериментальный подход к подтверждению или опровержению гипотез.

В 1906 году в своей Гарвейской речи канадский врач сэр Уильям Ослер сказал о труде «О движении сердца»: «Наконец наступила эра руки – руки мыслящей, изобретательной, планирующей; руки как инструмента разума, вновь открытого для мира в виде краткой скромной монографии, ознаменовавшей зарождение экспериментальной медицины».

Несмотря на все свои фундаментальные открытия, Гарвей никогда не понимал, зачем нужна циркуляция крови. Он понимал, как работает кровообращение, но не зачем. В своей книге он писал, что кровь «возвращается к своему источнику, сердцу, внутреннему храму тела, чтобы восстановить свою силу». Что это за «сила»? Почему багровая венозная кровь и алая артериальная кровь разного цвета? Разумеется, на эти два вопроса есть лишь один ответ; вот только Гарвей и его последователи не знали о том, что красные клетки крови переносят кислород, да и вообще не знали о существовании кислорода как такового. Эти открытия совершат другие ученые лишь через сотню лет.

Сегодня мы знаем, что правый желудочек перекачивает кровь в легкие, где она насыщается кислородом: когда красные клетки крови проходят через капилляры легких, к ним прикрепляются микроскопические пузырьки воздуха.

Из легких насыщенная кислородом кровь по легочным венам попадает в левую половину сердца, которая перекачивает ее в аорту и оттуда распределяет по всему телу, направляя по все меньшим и меньшим артериям, удовлетворяя метаболические потребности органов и тканей. Когда кровь доставила кислород, она через капилляры просачивается в вены и поднимается обратно, пока не достигает нижней и верхней полой вен, по которым попадает обратно в сердце для начала нового цикла.

Если разложить огромную сеть капилляров человеческого тела на всю длину, то ее хватит, чтобы охватить земной шар по экватору. Суммарная площадь капиллярной сети покроет несколько футбольных полей.

Несмотря на то что в венах низкое давление, а в правой половине сердца оно и того ниже, его все равно хватает на то, чтобы протолкнуть кровь обратно к ее «насосу».

Мускулистые желудочки реагируют на электрический сигнал и сжимаются, перекачивая кровь. Каждое волокно мышц состоит из белковых нитей, которые при стимулировании электрическим током скользят друг по другу, сжимая, а затем расслабляя орган, монотонно сливая и наполняя его миллиарды раз в течение жизни.

Из всех органов сердце создает самое большое давление, запуская кровь через гигантскую, ветвящуюся, как крона дерева, сеть постепенно сходящих на нет сосудов, доставляющих питание в каждую клетку нашего тела.

Кровь циркулирует только в одном направлении. Противоток предотвращается с помощью односторонних клапанов[17]. Когда какой-то клапан не закрывается полностью, позволяя крови течь в обратном направлении, происходит бесполезная растрата энергии. Когда клапан полностью не открывается, он ограничивает полноценный ток крови. В обоих случаях нарушается кровообращение.

Однажды наш преподаватель анатомии сказал нам одну крайне мудрую вещь: иногда одна аномалия сердца может отчасти компенсировать другую. К примеру, если не открывается клапан, то крови придется найти другой путь в обход преграды. Таким обходным путем, например, может служить отверстие между камерами сердца.

Аномальное соединение сосудов и клапанов может привести к катастрофическим последствиям в нормальном сердце, но в больном это может ослабить влияние патологии. Он сказал нам, что в человеческом сердце два минуса могут превратиться в сомнительный, но плюс.

* * *

Холодным январским вечером в конце семестра мы провели традиционную для нашей школы поминальную церемонию для наших кадавров на двенадцатом этаже больницы (их останки затем должны были кремировать). Мы расселись на деревянных стульях в четыре ряда. Притушили свет, зажгли свечи. Это была серьезная церемония, печальный ритуал памяти. Люди вставали и зачитывали написанные ими стихи. Капеллан сказал речь. Несколько студентов спели песни и сыграли на гитаре.

Наш преподаватель, в кои-то веки без латексных перчаток и синей медицинской формы, одетый в отглаженный деловой костюм, поднялся на подиум, чтобы сказать траурную речь. «Кем были ваши доноры?» – снова спросил он нас.

Было ли