– Наелась? – спрашивает он строго и с нажимом.

– Да, – отвечаю, зная наперёд, что он сделает.

И когда его нога заканчивает пинать наши палочки с кусочками печённой касатки в костёр, довожу до его сведения.

– Ну и зря. Сырая туша к вечеру сгниёт, а вот приготовленная рыба сохранилась бы гораздо дольше. Мы могли бы и вечером поесть, и завтра пообедать ею. А припасы сохранили бы на худшие времена…

Теперь его распирает от эмоций так, что ступни не могут спокойно стоять на месте. Я узнаю шквал, который он никак не может утихомирить внутри себя, в том, как безумно и часто его дыхание. Но мудрости во мне всё-таки прибавилось за эти месяцы: намеренно не отрываю взгляд от костра, избегаю столкновения с ним.

И это момент моего триумфа. Я знала, что он сделает, но не остановила, потому что его страхам нужен был выход. Какой-нибудь показательный акт вандализма, чтобы восстановить пошатнувшийся статус главаря. Пьедестал, с которого ему проще будет в будущем сообщать свои решения. Я молча смотрела, как он гробит час нашего труда – с голодухи мы нажарили мяса касатки в пять раз больше, чем способны съесть, потому что осознанно приняла первенство и превосходство.

Главное, что я теперь понимаю – это важно не только для него, но и для меня, для выживания нас обоих. Это не приключение, это испытание.

Но он, оказывается, тоже способен признавать поражение. Пару минут спустя, совладав с эмоциями, как ни крути, никогда не ведущими к разумности, заявляет:

– Хорошо. Спасибо за это замечание. Мы задержимся ещё на пару часов и пережарим всю оставшуюся непорченую рыбу. Много там осталось?

– Всё, что было рядом с головой и внутренностями уже можно выбросить. Но и осталось тоже достаточно. Нам хватит.

И как же хорошо, что ему не нужно идти на охоту! А мне не нужно оставаться одной и ждать его. Пусть и злой, всё же спокойнее, когда он рядом.

– Нам важно сохранить твои силы, – добавляю, подумав. – Иди поспи, а я пережарю оставшееся мясо.

И, само собой, получаю:

– Нет. Это твои силы нам нужно беречь. Поэтому отправляйся-ка в палатку, а я займусь устранением своей оплошности.

И он тоже получает «нет».

Чтобы не рассориться с ним опять, мне приходится отойти в сторону за хворостом, но Альфа, похоже, не доверяет уже никаким кустам в этой местности – идёт за мной.

Потом, пока он молча точит из тонких веток стержни для гриля, я нарезаю мясо для выпечки: партнёры – это всегда двустороннее движение и компромиссы. Ему придётся это понять и принять так же, как поняла и приняла его первенство я.

– А теперь иди в палатку отдыхать, – командует он.

И я слушаюсь, хотя мясо ещё не всё разделано.

Я просыпаюсь от яркости. Солнце светит теперь с другого боку. Оно стало красновато-жёлтым, и его лучи, просачиваясь через голубую ткань палатки и смешиваясь, кажутся зелёными. Только тени сосновых веток так же размеренно и спокойно раскачиваются, словно внушая, что вечность существует.

– Чем занимается самый сладкий мальчик? – издалека разрезает мою безмятежную вечность вязкий и приторный, как мёд, голос.

Я бы никогда не додумалась такое ему сказать. Да что там, мне бы никогда не пришло в голову, что он «сладкий». И что со мной не так?

Само собой, мой глаз мгновенно находит щель в дверном проёме палатки. Альфа сидит у костра ко мне спиной, и с высоты мне видна только его кудрявая макушка. Цыпа стоит напротив и улыбается. Её улыбка, в отличие от голоса, очень натуральная, мягкая, радушная. Мне уже сотню лет так никто не улыбался, и от этого как-то очень сильно щемит в груди. Такое чувство, словно вся моя жизнь состояла из таких вот точно улыбок, и сейчас всё моё существо неосознанно по ним тоскует.

Альфа ничего не отвечает, и прекрасная улыбка на её лице фатально тает. В последней надежде Цыпа выбрасывает белый флаг:

– Я только хотела сказать, что очень рада вас видеть… В одиночестве так тяжело… Я правда… я искренне очень рада видеть вас… обоих.

– Мы рады, что ты рада, – отвечает он, наконец, а я аж выдыхаю.

Альфа молча поднимается, переходит на другую сторону костра и снимает очередную порцию жареной рыбы, сгребая её на тот же камень, который мы использовали раньше для остывания.

Его голова оказывается на уровне Цыпиной талии, прямо рядом с ней, и я как в трансе вижу её руку, мягко опускающуюся на его волосы.

– Господи, – совсем тихо говорит она, – какой же ты всё-таки… сладкий…

Одного взгляда на его лицо мне достаточно, чтобы понять: всё со мной так. От эпитета «сладкий» его лицо скривилось до такой степени, что начинает напоминать акулий оскал. У меня аж кожу вспучивает пупырышками от яркости впечатлений. И уши прижимаются к черепу.

В какой-то момент мной вместо ревности овладевает страх, что он сейчас развернётся и с размаху…

– Я только хотела спросить, нет ли у вас лишней еды? Так вкусно пахнет… – сразу исправляется Цыпа, доперев, видно, наконец, что её милого Альфы больше нет.

А тот выпрямляется и кажется рядом с ней горой.

– Слушай… Я сейчас скажу важное. Очень важное. Поэтому собери все свои выдающиеся способности и услышь меня.

– Слушаю.

– Собирай вещи и возвращайся в лагерь.

– Я хочу пойти с вами.

Альфа качает головой:

– Нет.

– Но почему?

– Ты знаешь.

– Можно мне еды? Немного.

Он стоит и молча на неё пялится. Потом, наконец, медленно и очень чётко произносит:

– Я не буду тебя кормить. И тебе не удастся меня разжалобить.

– Её будешь?

– Буду.

– Почему?

Потому что «запах», ухмыляюсь про себя.

– Серьёзно? Мне сейчас перед тобой отчитаться? Или можно позже?

– Не отчитывайся. Просто объясни. Неужели трудно?

– Не трудно. Не вижу необходимости.

– И всё-таки, мне хотелось бы знать, Альфа. Мы ведь дружили с тобой, всё было хорошо. И тут вдруг она. Почему она?

– Я смотрю, у тебя привычка не внимать с первого раза. Но мне не сложно, я повторю: нет у меня желания делиться личным с теми, кого оно не касается. Это ясно? И ещё раз: я не буду тебя кормить. Возвращайся сейчас, если хочешь выжить.

– Я никогда не видела тебя