так же скоморошествовал, исчезал когда ему вздумается, но Арину не забывал. Детей любил – это все видели – да и жену не обижал даже когда приходил домой пьяным донельзя. Жили бедно – не много принесет домой скоморох – а когда припирала нужда, Гридя шел к своему двоюродному брату Стояну – богатому купцу. Делал, что давали и получал так же. Стоян иногда посмеивался над братом, мол, что же ты ни одной свадьбы не пропускаешь, а свою так и не сыграл? Гридя отмалчивался, предпочитая не ссориться, но в отместку мог бросить любую порученную ему работу, если где-то начинали звучать  [битая ссылка] сопелки, [битая ссылка] волынки и бубна. Стоян ругался и кричал что больше никогда не примет назад «шута горохового», но прощал – кровь родная да и работник недорогой.

Гридя отвел глаза от церкви и усмехнулся:

– Слышь, Андрей, вчера старый татарин к стене приходил, сына выпрашивал. Золото обещал.

– Врешь? – слабо улыбнулся Андрей.

– Нет. Говорит, последний был сын. Говорит, отдайте, мол, мертвый он вам ни к чему. Умом тронулся старик. Руки вверх тянет, а на ладонях – вроде действительно монеты, – Гридя потемнел лицом. Он долго молчал, а потом сказал: – Слышь, Андрей… Стоян погреб роет. Особенный какой-то. Город сгорит, а он, видно, отсидеться в норе со всей семьей решил.

– Татары и в погребе найдут.

– Я тебе говорю, что не простой это погреб. Стоян даже отдушину не в колодец вывел, а куда-то еще. Десятую неделю, как крот роет, еще до прихода татар за него принялся. Такой погреб сам черт не отыщет, не то, что татары. А они уйдут – можно на Север податься.

– Тебя-то пустит в свой ковчег?

– Я не о себе его просил, – Гридя наклонился к уху Андрея и жарко зашептал. – Я про Стояна такое знаю, что если скажу, его Данила на кол посадит. Темная душа у Стояна, хоть он свой лоб даже на воронье над колокольней крестит. Я ему так и сказал, мол, если моих детей не возьмешь, тебя не татарва, а свои кончат. О жене не просил… Не выживет без меня Аринка, слаба она. Ты тоже, Андрей… О своих ребятишках ему скажи. Пусть берет, там, в схороне, дети много места не займут.

Андрей рванул голову в сторону от горячих губ.

– А потом что?.. Даже если возьмет Стоян чужих детей, то почему после татарам или другим не продаст, чтобы свою шкуру спасти?

– Да я его… – со злобой начал Гридя.

– Не будет тебя, если город татары возьмут, – оборвал Андрей.

– Не веришь, значит?

– Во что?.. – Андрей встал. – Пошли. Засиделись уже.

Гридя снова подставил Андрею плечо. Шли молча, Гридя тяжело и прерывисто дышал, как после драки. Произнесенные им шепотом несколько слов были невнятны и глухи.

– Я Стояна Богом поклясться заставлю! – наконец уже громче выдавил Гридя. – Богом!..

– И кто тебе поможет: Бог или Стоян?

Свернули за угол. Андрей с тоской смотрел на свой дом в конце кривой улочки и пошел медленнее.

– Ты иди… Теперь я сам, – сказал он Гриде.

Гридя остановился. Рассматривая землю под ногами и кривя губы, он тихо сказал:

– Я всегда жизнь любил. Не так как все – по шалому любил. Для меня скука – хуже веревки или омута. А теперь… Я не смерти боюсь, понимаешь? На тот свет пойду – с собой обязательно охапку татарвы прихвачу. Все равно мне в аду гореть, вот пусть меня черти на этом «хворосте» и жарят. А дети как же?.. Их-то за что?!

Андрей молча кивнул и отвернулся

– Не хочешь, значит, как я?.. – уже в спину спросил Гридя.

Андрей ничего не ответил. Преодолевая боль в ноге, он пошел к дому. Гридя долго смотрел ему в след.

10.

Оставшись один, Бату потребовал двух молодых девушек. Привели булгарку – темноволосую, с огромными, раскосыми глазами и славянку – светлую, стройную, с опущенным лицом. Сквозь полупрозрачные рубашки из тончайшего шелка просвечивались маленькие, упругие груди девушек.

Булгарка поняла все и сразу. Она подошла к Бату положила ему руки на плечи и улыбнулась чуть подрагивающими от напряжения губами. В огромных глазах девушки был страх и еще что-то огромное и мучительное.

Бату позабавила смелость девушки. Она прикасалась к Великому Хану, не спросив его об этом.

«Растерялась совсем, и жить хочет…», – решил Бату.

– Кумыс пить будешь? – спросил он.

– Буду! – булгарка жадно ловила взгляд Бату. Она приникла лицом к его груди. Руки девушки вдруг стали бесстыдными.

– Подожди, – Бату оттолкнул девушку и подошел к низкому, китайскому столику. Взяв серебряный бокал, он протянул его девушке. – Пей!

Девушка взяла бокал обоими руками. Она пила быстро, ее руки дрожали и по подбородку, с уголков губ, бежали мутные ручейки кумыса.

– Теперь меньше меня боишься? – улыбнулся Бату.

Девушка опустила пустой сосуд.

– Меньше… – она попыталась улыбнуться в ответ.

– Как зовут?

– Аянэ, Великий Хан.

– Кто по-монгольски научил говорить?

– Жаргал.

Красавица Жаргал жила в небольшой юрте рядом с юртой Великого Хана и старалась не попадаться на глаза жене великого Хана Боракчин-хатун.

Великому Хану стало весело.

– Ну, если не боишься меня, пей еще.

На этот раз Батый выпил вместе с Аянэ. Он обнял девушку и почувствовал, как гибко и упруго ее молодое тело. Аянэ откинула голову и закрыла глаза. Розовые щеки девушки побледнели. Батый рванул рубашку за ворот у затылка Аянэ. Прежде чем треснуть, крепкая ткань перехватила ее горло. Аянэ широко распахнула глаза – в них был ужас – открыла рот, но ничего не сказала.

За пологом у входа в юрту раздался стук палочек. Не выпуская из объятий Аянэ, Бату крикнул в сторону двери:

– Что надо?!

Просунулась растерянная, широкая физиономия ночного охранника-кэбтэула.

– Хо-Чан пришел, великий Хан, – пробормотал воин.

– Случилось что-нибудь?

– Пайцзу показал… – воин замолчал, не зная, что говорить дальше и молча хлопал вытаращенными, бараньими глазами.

Бату уже собрался было прогнать дурака, но передумал.

– Зови, – коротко приказал он.

Едва войдя в юрту, Хо-Чан опустился на колени. Он заметно протрезвел и на его лице, как проплешины, светились белые пятна.

– Великий Хан, позволь мне остаться на ночь у порога твоей юрты, – китаец молитвенно приложил руки к груди. Левый рукав его халата был разорван и свисал до земли.

«Быстро же они за него взялись!» – подумал Бату о Кадане и Бури.

Он едва не расхохотался.

– Девку хочешь? – спросил Великий Хан и кивнул на вторую пленницу.

Судя по перепуганной физиономии китайцу было не до утех. Он отрицательно покачал головой.

– Тогда спи снаружи