Получив от него лестное рекомендательное письмо, я отправился к Шудену, к которому он меня послал. Будучи наконец принятым богатым издателем «Фауста» после нескольких безуспешных попыток, я не решился показать свою скромную рукопись и был тут же выдворен за дверь. Такой же прием оказали мне издатель Флакслан на площади Мадлен и Брандес, владелец произведений Мейербера. Это казалось мне совершенно естественным. Кто таков я был? Неизвестный талант.

Когда я, не особо опечаленный, возвращался с рукописью в кармане к себе, на улицу Тебу, со мной заговорил высокий молодой блондин с тонким и умным лицом. Он сказал: «Вчера я открыл музыкальный магазин здесь рядом, на бульваре Мадлен. Я знаю, кто вы, и предлагаю издать все, что вы пожелаете». Это был мой первый издатель Жорж Артман. Мне ничего не оставалось, как вытащить «Апрельскую поэму», которой только что оказали столь нелюбезный прием.

Я не получил ни одного су, это верно, но каких денег (если бы они у меня были!) я ни заплатил бы, чтобы быть изданным. Немного месяцев спустя музыканты-любители распевали отрывки из этой поэмы:

Если время так быстротечно,

Пусть оно проходит в любви!

Это не приносило ни почестей, ни денег, только огромное вдохновение.

В Париже свирепствовала холера. Я заболел, и соседи опасались заходить и спрашивать обо мне. Однако мой учитель Амбруаз Тома, извещенный о моем недуге и о том, что я совершенно беспомощен, навестил меня в бедном моем жилище вместе с императорским врачом. Этот отеческий мужественный поступок так меня потряс, что я без чувств рухнул на кровать. Следует добавить, что болезнь прошла быстро, и мне удалось закончить десять пьес для фортепиано, за которые издатель Жиро заплатил мне две сотни франков. По луидору за страницу! Этому любезному издателю я обязан первыми деньгами, заработанными на музыке.

Париж выздоравливал. Восьмого октября в церквушке деревни Авой, что рядом с Фонтенбло, состоялась моя свадьба. Моими свидетелями стали брат жены и мой новый кузен, блестящий скрипач Арменго, основатель знаменитого общества квартетов. Но были и другие: стайка воробьев, влетевшая через разбитое стекло, которые так чирикали, что мы с трудом могли расслышать речь славного священника. Он говорил о нежности и уважении, какие я должен испытывать к новообретенной спутнице жизни, и о том, что я должен смело смотреть в будущее, пока еще столь неясное.

По завершении свадебной церемонии мы отправились на прогулку в прекрасный лес Фонтенбло. И здесь, на лоне роскошной, одетой в зелень природы, под теплыми лучами солнца, под ласкающее слух пение птиц, мне показалось, что сам великий и нежный Альфред де Мюссе шепнул вдруг:

Полюби, и родишься заново,

Пусть расцветет этот цветок!

Мы покинули Авой, чтобы провести на морском берегу неделю, в том чарующем одиночестве для двоих, какого мы более всего желали. Здесь я подправил оттиски «Апрельской поэмы» и десяти пьес для фортепиано. Править оттиски! Видеть, что тебя печатают! Неужели моя карьера композитора наконец началась?

Глава 8

Дебют в театре

Когда я вернулся в Париж, где поселился с семейством жены в превосходной квартире, чудесное освещение которой радовало глаз и оживляло мысли, Амбруаз Тома сообщил мне, что руководители Опера Комик Ритт и Левен, по его просьбе, готовы доверить мне сочинение одноактной оперы. Речь шла о «Двоюродной бабушке» по либретто Жюля Адени и Шарля Гранвале. Меня опьяняло счастье, я был им переполнен. И сейчас я сожалею, что мне не удалось тогда вложить в эту работу все, что я мог бы сделать.

Работать над постановкой начали на следующий год. Как горд я был, получив первое расписание своих репетиций, воссев на той самой знаменитой сцене, что помнила Буальдье, Герольда, Обера, Амбруаза Тома, Виктора Массе, Гуно, Мейербера. Я испытывал все терзания автора, но был этому несказанно рад. Первая работа — это первая почетная награда и первая любовь! Награды у меня не было, зато остальное было.

Поначалу партии распределились так: Мари Роз, во всем очаровании юной красоты и таланта, любимец публики Виктор Капуль и мадемуазель Жирар, великолепная певица и актриса, истинное сокровище Опера Комик. Мы уже были готовы выходить на сцену, когда распределение ролей поменялось. У меня забрали Мари Роз и заменили ее семнадцатилетней дебютанткой Мари Хейльбронн, артисткой, которой спустя еще семнадцать лет я должен буду доверить партию Манон.

На первой совместной репетиции с оркестром я плохо понимал, что происходит, так как пытался расслышать то одно, то другое, то все вместе, однако это не помешало мне заявить всем участникам, что я совершенно доволен и счастлив. На премьере я набрался мужества и стоял за кулисами, за теми самыми, что напоминали мне о «Детстве Христа» Берлиоза, тогда я тоже наблюдал из укрытия. Вообразите себе, дети мои, этот вечер оказался столь же волнующим, сколь и комичным. Весь день я провел в лихорадочном движении. Я останавливался перед каждой афишей, дабы перечесть чарующие и так много обещающие слова: «Первое представление «Двоюродной бабушки», одноактной комической оперы». Я искал имена авторов, но они фигурировали лишь в анонсе второго представления.

Чтобы впервые поднять занавес, мы выбрали удачный момент, когда внимание уже было приковано к громкому успеху «Путешествия в Китай» Эжена Лабиша и Франсуа Базена. У последнего я когда-то учился в консерватории. Его исполненные мысли, блестящие путешествия в поднебесные пределы облекались при обучении в столь жесткую и неприятную форму, что, помнится, это причиняло мне настоящие страдания, и я покинул его курс гармонии через месяц после того, как поступил туда. И отправился в Институт, в класс к Анри Реберу. Это был превосходный, тонкий музыкант, из породы наставников восемнадцатого столетия. От его музыки веяло этим ароматом.

В одну из прекрасных апрельских пятниц в половине восьмого вечера поднялся занавес Опера-Комик. Мы с дорогим моим другом Жюлем Адени стояли за кулисами. Сердце мое тревожно билось, захваченное в плен мистерией, коей я впервые предавался телом и душой, словно неведомому божеству. Сейчас мне все это кажется несколько преувеличенным, немного детским.

Пьеса только началась, когда мы услышали взрыв хохота, сотрясший зал. «Слушайте, друг мой, — сказал Адени, — все идет замечательно! Им весело!»

Зал действительно оживился весельем, но вот что случилось на самом деле. Действие происходило в Бретани в бурную, грозовую ночь. Мадемуазель Жирар исполняла молитву, стоя лицом к публике, когда появился Капуль со следующими словами: «Что за страна! Сплошные болота! И ни единого жителя!»