Собственная решимость окрыляла и воодушевляла Никоса. Казалось, он избавился от последнего сомнения, от малейшего предлога к отступлению, открыв накануне ночью Трейси свои намерения. Жажда новой жизни сквозила во всем. Он отказался от постоянной привычки подначивать на споры свою молодую спутницу, подрывать ее убежденность в собственной правоте. Он приступил к реализации своих намерений просто и всерьез.

Трейси была немного напугана. Ей казалось, что легкость, с которой он отсекает себя от прежней жизни окончательно и бесповоротно, неоправданна, она боялась, что однажды он одумается и пожалеет о своем решении. Но что она могла предложить ему? Только свою любовь и поддержку. Не будучи при этом уверенной, что станет ему кем-то большим, чем хорошей знакомой.

Они ехали в город. Трейси видела Каламбаку с высоты птичьего полета, когда они пролетали над уютными красными черепичными крышами городка вчера на вертолете. Когда же они достигли черты города на пикапе Никоса, то увидела белые стены домов и черноголовую ребятню, с криками и весенним задором носившуюся по узким и извилистым улочкам.

Центральная улица, на которой они вскоре оказались, поразила Трейси своим безыскусным провинциальным очарованием. Маленький отель, полупустые кафе с открытыми террасами, крохотные лавочки, предлагавшие все, от даров земли и моря до антиквариата и драгоценностей. Трейси отчетливо запомнила темную витрину одного из магазинчиков, в которой были выставлены старинные греческие иконы: нимбы святых покрывала патина, отчего изображения приобретали отпечаток особого величия и правдивости. Цвета же старинных красок, казалось, были взяты с пестрой палитры полей, холмов, рек, окружавших город, и небесных высей.

Никос припарковал машину в тесном пространстве между двумя другими магазинчиками. И сделал это настолько быстро и виртуозно, что Трейси, приоткрыв дверцу и покинув салон, изумленно воскликнула:

— Поразительно! Как ты сумел?..

— У меня не было выбора, — рассмеялся Никос.

И он был прав. Трейси оглянулась и увидела, что все обочины узкой улицы плотно уставлены автомобилями... Но сознание Трейси не долго занимало это обстоятельство, поскольку уже в следующую секунду она почувствовала руку Никоса на своей талии: он уверенно и твердо вел ее к одному из кафетериев. Жест его, спокойный и основательный, вызвал в ней ураган эмоций.

— Перекусим внутри, там, должно быть, прохладнее, — сказал Никос.

— Я... согласна, — запинаясь, произнесла она и кивнула.

Трейси, много узнавшую о своей привлекательности из уст поклонников, никогда прежде не смущали проявления симпатии, фривольные взгляды, интимные прикосновения. Она умела и любила флиртовать, отлично зная, где находится грань, которую не следует переступать девушке, не желающей ненужных осложнений. И, пожалуй, впервые в жизни она ощутила ту дрожь, о которой часто читала в книгах. Когда Никос был для нее божеством, снисхождение которого представлялось ей актом божественного великодушия, она просто принимала его доброту и внимание. Теперь, когда он заявил о своем, таком земном, намерении возделывать землю, подобно предкам, его прикосновения стали прикосновениями мужчины, который не может не знать, как они действуют на женщин. И от этого она смутилась.

— Откуда ты знаешь эту кофейню? — пытаясь овладеть собой, спросила Трейси.

— Прежде здесь была закусочная для фермеров, приезжающих в город для продажи или за покупками. Здесь, как в старые добрые времена, кормят настоящей мужской едой, а не этими смешными листиками салата и прочими низкокалорийными блюдами для кокеток.

— Понятно, — кивнула Трейси. Но в следующую секунду уже взмолилась: — Достаточно! — Ей показалось, что порцию, которую он накладывает ей одной, насытила бы десятерых.

— Я не хочу, чтобы моя подопечная рухнула без сил после первого же рабочего дня.

— Уверяю тебя, что этого не произойдет. — Трейси помолчала, подбирая слова, затем осторожно начала: — Никос, прежде чем погрузиться в реализацию твоей программы, о которой я не имею ни малейшего представления, могу я задать тебе откровенный вопрос?

— Конечно, Трейси. Не смущайся. Спрашивай меня обо всем, о чем посчитаешь нужным спросить.

— Вот вчера ты говорил об Эмилио Лоретто, о котором ты знаешь намного больше, чем я, его правнучка. Но я бы предпочла услышать из твоих уст о том, кто такие Лазаридисы, предки Никоса Лазаридиса. Ты расскажешь мне историю своей семьи и то, почему ты так привязан к этой земле? А главное, о том, почему два десятилетия назад ты оставил свой дом, несмотря на такую привязанность? И еще меня волнует истинная причина твоего возращения на родину.

— Ты ничего обо мне не знаешь? — с искренним удивлением спросил ее Никос, который сохранял уверенность в том, что молоденькая и разведенная Трейси Лоретто прибыла в Грецию и просит его о помощи единственно ради того, чтобы женить удачливого и сказочно богатого бизнесмена на себе, и наверняка уже все разузнала про его прошлое и настоящее.

— Когда-то дед любил поговорить о твоем успехе, и я задавала вопросы о том, кто ты и откуда. Отвечал он коротко. И не от нежелания сказать больше, а, скорее, потому, что знал о тебе не так уж и много. Но я-то видела, что его пожирает зависть к твоему быстрому успеху. Правду скажу: я злорадствовала и чувствовала себя отмщенной, учитывая все те придирки и оскорбления, которым он подвергал меня, маму, учитывая его глумление над памятью моего отца. Только ради того, чтобы увидеть эту тень бессилия, ложащуюся на его лицо, я иной раз заводила разговор о тебе.

Никос скорчил саркастическую гримасу. Трейси улыбнулась ему и решила быть самоубийственно откровенной:

— Однажды дед сказал, что ждет тебя в гости, и я вздумала организовать для тебя пикник. Я написала дурацкую записку и попросила одну из служанок тайно передать ее тебе, когда ты приедешь. В записке было приглашение на полдник. В траве на западной террасе сада за кустарником. Никто из домашних не смог бы нас там увидеть. Это был отчаянный поступок дерзкого подростка...

— Я не получил этой записки.

— Конечно. Ты не мог ее получить. Но я все приготовила в том тайном месте. И еду, которая, как я тогда думала, должна была тебе понравиться, и всякие удобства для отдыха: пледы, подушки. Но один из садовников заметил мои приготовления. Они показались ему подозрительными, и он не замедлил доложить об этом моему деду. Тот подверг меня пыткам, я во всем призналась, а он в наказание запер меня в моей комнате на целый день. И мне не только не удалось побыть с тобой наедине, но даже и увидеть тебя, поскольку окна моей комнаты выходили на сторону, противоположную парадному входу.

— Да, твой дед был крут, с этим нельзя не согласиться.

— Но что мне показалось неожиданным, — с таинственным видом продолжила Трейси, — так это его высказывание, смысл которого был таков: знай свое место. Он говорил таким тоном, словно поймал меня на кощунственном желании прикоснуться к неприкосновенному. Он относился к тебе как к царственной особе, этого нельзя было не заметить. Он, который презирал всех, превозносил одного-единственного человека — тебя. Почему, Никос?