– Да, да, исповедуйтесь-ка! – кричал хор женщин.

– Э, дамы, – возразил со смехом Баррас, – она явилась ко мне в одно прекрасное утро…

– О! Гражданин Баррас, в прекрасное утро! Откровенны ли вы? Не прекрасный ли вечер? – лукаво поправила госпожа Шато-Рено.

– Утром или вечером, не все ли равно? – сказал Директор.

– Очень даже не все равно. Определите точнее.

– Да, точнее, точнее! – восклицал батальон любопытных женщин.

– Ах! Ну так был полдень.

– А! Час вашего отдыха, это кстати… Очень хорошо! Больше мы не спрашиваем, мы узнали главное, – сказала Леклерк.

Паулина Бонапарт, сходившая с ума от удовольствий, шума, гвалта и необыкновенной атмосферы праздника, часто убегала от своей строгой семьи и смешивалась с толпой Чудих, которые ненавидели ее и с лихвой воздавали ей за ее колкий язычок.

– Но виконт не сказал еще, откуда у него эта красота! – настаивала госпожа Гингерло.

Преследование возобновилось.

– Да! да! Откуда она? – подхватила толпа.

– Я вам сказал: из тех же стран, откуда и все вы, mesdames, для блаженства тех, которые восхищаются вами… с неба, – возразил галантный, но скромный Баррас.

– Откуда бы она ни была, она чрезвычайно красива, – заметила госпожа Рекамье.

– Да, у нее длинные великолепные волосы, которые ей гораздо больше к лицу, чем эти ужасные модные сосиски, – просвистала Паулина Бонапарте, которая, сохранив свою длинную прическу, намекала на завитки «a la tirebouchon» госпожи Талльен, красоте которой она завидовала.

В ответ на нелестное сравнение своих кудрей с сосисками госпожа Талльен кротко возразила:

– Да, вы правы. У этой дамы замечательные волосы, которые она не начесывает на уши.

Удар был меток. Если б паркет будуара не был покрыт ковром, то присутствующие услыхали бы бешеное топанье ножек госпожи Леклерк, уши которой, длинные, тонкие, без ясных очертаний, приводили Паулину в отчаяние.

Баррас, видевший приближение грозы и желавший отвратить ее взрыв, вскричал:

– Прелестные афинянки, пока вы меня здесь преследуете, вы пропустите концерт гражданина Гарата.

– А! Сегодня поет Гарат? Вот приятный сюрприз!.. Браво! – кричала толпа, бредившая этим певцом, который обрел громкую славу в многом благодаря смешной аффектации, прельстившей Чудих.

– Да, дамы, – продолжал Баррас, – и не один Гарат, но и Эллеву, которому Директория разрешила въезд в Париж.

Этот артист, бывший тогда в большой чести у женщин, замешанный в какой-то схватке полиции с «золотой молодежью», одним из лидеров которой он был, должен был бежать в Страсбург, чтоб скрыться от преследования Директоров, решивших послать его в армию, сражавшуюся в Италии.

Едва услышав имена двух обожаемых певцов, Чудихи прицепились к Баррасу.

– Пойдемте же, гражданин Баррас, ведите же нас. Дайте приказ, чтоб концерт начался скорее.

Во время этого разговора кавалер отошел к окну, откуда незаметно наблюдал за всем происходящим. Теперь он счел нужным вмешаться в разговор и, обращаясь к дамам, вскричал:

– Извините, гажданки, но господин Баас должен мне патию, чтоб дать отыгаться, и я ее тебую!

Горя нетерпением присоединиться к любимой женщине, Баррас заговорил с Чудихами о концерте с единственной целью – избавиться от них, но при вызове Ивона он подумал, что игра разгонит этих женщин, а потом он легко может отделаться и от молодого человека. Поэтому он сразу подхватил:

– Это правда, сударь, у меня ваших сто луидоров.

Но Баррас не принял во внимание красоту Ивона, которая в эту эпоху распущенности поразила женщин.

Они спрашивали себя, откуда взялся этот незнакомый кавалер, который носил наряд «щеголя», но которого они, однако, никогда не видали в своей свите.

Не показывая вида, что заметил общее волнение, Ивон сел за стол и бросил кости, говоря:

– Пятьдесят луидоов, гажданин!

– Идет! – отвечал Баррас.

Директор между тем старался под каким-нибудь предлогом проводить дам, обступивших игроков со всех сторон.

– Ну, что ж? Прекрасные богини, вы забываете о Гарате и Эллеву?

Но они и не думали уходить, а смеялись, кокетничали и заигрывали с Баррасом, чтоб привлечь внимание Ивона, который, весь погруженный в игру, не поднимал глаз от карточного стола.

Баррас же, ежеминутно отвлекался, делал ошибку за ошибкой, удваивал, утраивал ставку после каждой проигранной партии.

– Вы мне поигали восемьсот луидоов, гажданин Диекто, – скоро объявил Ивон.

– Ставлю на квит или вдвое.

Партия возобновилась. Но вдруг женская болтовня стихла, и послышались легкие шаги.

«Кто-то вошел», – подумал Ивон. И этот кто-то, должно быть, женщина, судя по тому, что эти болтушки замолчали, увидав ее. Он поднял голову. Глаза всех Чудих устремились на кого-то позади него. Он мог более не сомневаться: вошла женщина и остановилась за его стулом, увидев играющих. «Это она», – подумал Бералек. И, не произнеся ни слова, продолжил игру, как будто не заметил нового соседства. Если бы он еще колебался, то выражение лица его партнера убедило бы Ивона окончательно, что он не ошибался.

Баррас пожирал глазами женщину, стоявшую за спиной кавалера, и мысли Директора были уже далеко от игры. Он торопился выйти из-за стола, но едва заметный знак его любовницы приказывал ему кончать партию.

Он проиграл без борьбы.

– Не хотите ли отыгаться? – предложил Ивон.

– Вы позволите мне отказаться? – отвечал Баррас.

Так как в это время господства ассигнаций тысяча шестьсот луидоров составляли огромный куш, который проигравшему трудно было выплатить тотчас же, так же как и выигравшему неудобно унести с собой, Баррас отстегнул одну из печатей от цепочки своих часов и, подавая ее Ивону, сказал:

– Потрудитесь прислать мне эту вещицу завтра с вашим лакеем.

Ивон принял печать.

– Гажданин Диекто, – отвечал он, – эта вещица стоит тепей так доого, что она достойна быть педложенною в виде подайка. Позвольте отдать ее на память о вас.

И, не дожидаясь ответа Барраса, Ивон встал и повернулся, кланяясь.

Да, женщина стояла позади него.

Склонив голову, кавалер подал печать, говоря:

– Снизойдите, madame, пинять эту вещицу.

Маленькая ручка потянулась к нему.

Тогда Бералек поднял голову.

Глаза их встретились, и Ивон побледнел. Лицо женщины вдруг передернулось от болезненного удивления, она дико вскрикнула и, зашатавшись, упала без чувств.

Не попытавшись даже помочь ей, Ивон, пользуясь переполохом, бросился к двери.