Вода оказалась горячей, но вполне терпимой, и Алексей Михайлович самозабвенно вытянулся в ней во весь рост. «До чего ж благодатна камчатская земля, – думал он, омываемый горячими струями, – и богата термальными источниками! Помнится, я читал о них у Крашенинникова[14]в “Описании земли Камчатки”… Но одно дело – читать, и совсем другое – испытать их неповторимую прелесть на себе».

– Кабри! – позвал он. – Вы что, ждете особого приглашения?!

Слуга нехотя разделся и, опасливо кряхтя, шагнул в ручей. Однако почти тотчас лицо его озарилось прямо-таки детской радостью.

– Шарман, мсье, воистину шарман!.. – восхищенно забормотал он.

– Эта вода не только приятна, но еще и целебна, – авторитетно заявил графу Осип Макарович. – Особливо при заболеваниях кожи и ломоте в костях помогает. Проверено на деле не единожды, так что не сомневайтесь: когда ваш француз вылезет из ручья, он забудет про все свои болячки.

– И сколько же времени нужно просидеть в воде для получения должного лечебного эффекта?

– А сколько душе угодно, ваше сиятельство. Чем дольше, тем лучше. Но это еще не все, – загадочно ухмыльнулся он и, выбравшись из ручья и зазывно махнув рукой, побежал через лужайку.

Гонимый любопытством, Воронцов последовал за ним. Оказывается, не далее чем в десяти саженях протекал другой ручей, в который Осип Макарович с ходу и плюхнулся.

– Бр-р-р! – раздался его неразборчивый возглас.

Граф повторил маневр проводника, но в первую же секунду в его тело словно впились тысячи игл, и он пулей выскочил на берег. За ним выбрался из ручья и Осип Макарович.

– Это контрастное купание, как говорит их превосходительство господин губернатор, – пояснил он. – У нас в Сибири, где я вырос, мужики тоже, крепко попарившись в баньке, выскакивали на улицу и бухались прямо в сугроб. А потом опять возвращались в парную…

Неслышно подошедший Кабри осторожно сунул ногу в горную родниковую воду и тут же в ужасе отпрянул.

– Ну уж нет, это удовольствие только для отчаянных русских. А нам, французам, оно совсем ни к чему, – проворчал он и засеменил по гальке обратно, к ручью с горячей водой.

– Не обессудьте, Осип Макарович, но я, пожалуй, тоже последую за французом, – развел руками граф.

«Удивительно! – рассуждал он, снова млея в горячей воде. – Два ручья текут практически рядом, а температура воды в них совершенно разная. Вот уж воистину: Камчатка – земля контрастов! Причем, согласно Крашенинникову, район реки Паратунки, впадающей в Авачинскую губу на противоположном Петропавловску берегу, вообще изобилует термальными источниками. Это ж неслыханное богатство! Вот только как им воспользоваться?!» – Воронцов мысленно представил многие тысячи верст, отделяющие эти благодатные места от центральных районов России, и сокрушенно вздохнул.

– А почему здесь так много гальки? – задал он очередной вопрос проводнику, разгребая рукой галечное дно.

– Так ведь вся Камчатка на гальке стоит, ваше сиятельство! – не замедлил тот с ответом. – И дно у всех здешних рек, озер и ручьев исключительно галечное. Потому-то в них, кстати, вода кристально прозрачна, а никакой живности не водится. Лосось ведь, когда на нерест идет, ничем, как известно, не питается, тогда как вылупившейся из икринок молоди корм непременно нужен. Так вот взрослые лососи, выметав икру и покрыв ее моло́ками, погибают и начинают постепенно разлагаться, а продукты их разложения сразу покрываются личинками всевозможных насекомых. Ими-то молодь и питается. А как подрастет чуток, быстренько скатывается в море, где уже и нагуливает нужный вес, превращаясь в больших серебристых рыбин. Потому-то в урочный час все камчатские реки и вскипают бурунами – лосось на нерест идет! – вдохновенно, с чувством вещал Осип Макарович. – Причем заметьте, ваше сиятельство, идет именно в те заводи, где сам когда-то появился на свет…

«Воистину беспредельна мудрость природы! – восхищенно подумал Алексей Михайлович, выслушав эмоциональный и весьма познавательный рассказ проводника. – Прямо как в крылатом французском выражении: “Король умер – да здравствует король!” Да и с рассказчиком мне крупно повезло: прав был милейший Петр Иванович, отзываясь о нем как о чрезвычайно интересном человеке. Есть в этом простолюдине что-то поэтическое: истинно возвышенные чувства знакомы ему явно не понаслышке. Как же все-таки богата русская земля скрытыми талантами!..»

Пролежали еще с полчаса молча, нежась в естественной купели и думая каждый о своем.

– Кабри, а не пора ли готовить обед? – первым встрепенулся Воронцов, заметив, что солнце уже начало скатываться к горизонту. – Нам ведь нужно успеть вернуться до темноты, иначе Петр Иванович будет беспокоиться.

– Не волнуйтесь, ваше сиятельство, успеем, – заверил его проводник. – Просто обратно поедем чуть быстрее, благо наш «кавалерист» уже вроде как попривык к верховой езде.

Кабри послушно вылез из ручья, оделся и приступил к выполнению графского распоряжения.

* * *

Губернатор негромко постучал в дверь комнаты Алексея Михайловича и, получив разрешение, вошел. Тот, сидя за столом, писал что-то в довольно толстой тетради. Увидев вошедшего губернатора, почтительно встал.

– Прошу извинить меня за вторжение, Алексей Михайлович, но я только что получил важное сообщение. Прискакавший из Большерецка нарочный доложил, что дней через десять в Петропавловск прибудет одно из суден компании, которое следует в Русскую Америку. Кстати, это как раз то самое судно, с которым Баранов передал мне в свое время сообщение о подавлении бунта индейцев. Сведения точные. Их подтвердили рыбаки, вернувшиеся из Охотска.

– Наконец-то! – не смог сдержать радости Воронцов.

– Я уже давно отказался от мысли задержать вас у себя на зиму, – смиренно улыбнулся Петр Иванович, – а вот Софья Михайловна явно будет очень расстроена. Она пока ничего не знает.

– Разлуки, к сожалению, неизбежны. Я, честно говоря, тоже успел привязаться к вашей семье. Но, как говорится, все под Богом ходим…

Губернатор оказался прав. Узнав о скором отъезде постояльца, Софья Михайловна даже всплакнула. Правда, со свойственной женщинам быстрой переменчивостью настроения она, кокетливо утерев кончиком носового платка набежавшие на глаза слезы, тут же пригласила графа на празднование своего дня рождения, которое должно было состояться через три дня.