— Машины? — Мэтт решил, что неправильно понял друга.

— Слышал про нанотехнологии? Сейчас научились перемещать атомы, делать крошечные механизмы, рычажки и прочее.

— У тебя есть повод считать, что эти твои частицы — наномашины?

— Кто знает? С виду на механизмы не похоже, на клетки — тем более. Больше всего напоминает черные подшипники. Ядра нет, митохондрий нет, внутреннюю структуру с больничным оборудованием не рассмотреть. Вот бы посмотреть, что найдут в какой-нибудь продвинутой лаборатории. — Джим слабо улыбнулся. — Шестеренки и рычажки. Зуб даю. Или даже крошечные компьютеры. Миниатюрные субатомные микросхемы, выполняющие алгоритмы с помощью нуклеотидов. Или то, что мы вообще неспособны увидеть. Микросхемы размером меньше электрона. Машины из нейтрино, соединенные глюонами.

Он безрадостно усмехнулся.

— По-моему, твоими устами вещает Джек Дэниелс, — заметил Мэтт.

— У пьяного есть два преимущества. Во-первых, ты можешь нести чепуху. Во-вторых, говорить очевидные вещи.

— И что тут очевидного?

— То, что все это наверняка связано с непонятной хреновиной в небесах.

«Может быть», — подумал Мэтт. Но на Артефакт уже успели свалить все, начиная с жаркой погоды и заканчивая опрелостями у детей, и он не спешил вставать на эту точку зрения.

— Доказательств нет…

— Я знаю, как выглядят заболевания органического свойства. Тут совсем другая картина. Мэтт, эти штуки не развились за несколько месяцев. Речь идет о паре дней. Можно сказать, о нескольких часах. Да, бактерии размножаются так же быстро. Но будь это бактерии, мы бы все уже померли.

Если это было так…

— Нет, — ответил Мэтт. — Не-а. Не хочу даже думать об этом.

— Не ты один.

— Серьезно. Это слишком страшно. — Он стыдливо уставился в стакан. — Я не отвергаю того, что ты мне рассказал. Но если это связано с Артефактом, если эти штуки уже внутри нас, то это конец. Они получат все, что хотят. Мы бессильны.

Повисла тишина. Затем Джим опустил стакан на журнальный столик и выпрямился:

— Извини, Мэтт. Я поступил дерьмово. Приперся и вывалил на тебя свои проблемы. Нехорошо вышло.

— Предпочитаю испугаться, чем оставаться в неведении, — ответил Мэтт. Час был уже поздний. Разговор перестал клеиться. Мэтт боялся даже взглянуть на часы; утром у него был прием, не подлежащий отмене, что бы ни случилось. — Пора спать.

— Я пойду.

— Ложись на диване, дурень. Или Лиллиан ждет?

— Я сказал ей, что могу заночевать в кабинете.

— Завтра побудь с ней.

Джим кивнул.

Мэтт достал ему одеяло из шкафа в коридоре.

— Значит, мы по уши в дерьме?

— В точку. — Джим растянулся на диване, положил очки на стол и закрыл глаза. Его некрасивое лицо было чересчур бледным. — Мэтт?

— Гм?

— Знаешь, чья это была кровь? Свежий образец, который я исследовал под микроскопом?

— Чья же?

— Моя.

Мэтт не просыпался до звонка будильника, смакуя предрассветный сон, в котором потонул рассказ Джима, оставив от себя лишь неясный след. Когда он проснулся, то сразу почувствовал резкую головную боль и вспомнил ужасы, о которых наслушался вчера.

Утро было ясным, солнечным. Мэтт заставил себя принять душ и оделся. Казалось, одежда была сделана из среднезернистой наждачной бумаги. На кухне Рэйчел готовила яичницу. Мэтт посмотрел на тарелку и ограничился этим.

— Ты не заболел? — спросила дочь.

— Нет.

Хотя, возможно, больны были все.

— У нас на диване дрыхнет доктор Бикс. — Рэйчел шмыгнула носом.

— Ему на работу к полудню. Пускай спит. Ему полезно.

Рэйчел вопросительно посмотрела на отца, но донимать расспросами не стала.

Она свято верила в силу домашнего завтрака и всегда вызывалась готовить сама. Это началось, когда Селеста заболела, и продолжилось после ее смерти, когда Мэтт начал поручать завтраки и ужины «Макдоналдсу» и «Пицце-хат» соответственно. Тогда ему казалось, что приготовление завтрака стало для Рэйчел своего рода ритуалом, с помощью которого она выражала свою скорбь по матери. Теперь это вошло в привычку. Но Рэйчел по-прежнему выполняла эту процедуру со всей серьезностью. Даже больше. С грустью.

С прошлого года эта грусть пропитала всю жизнь Рэйчел и была видна в ее походке, в гардеробе, в печальной музыке, которую она слушала на магнитофоне — рождественском подарке Мэтта. В выпускном классе она вдруг превратилась из отличницы в дежурную хорошистку — ее способность к обучению снизилась из-за беспросветного уныния.

Мэтт поковырял яичницу вилкой, пока Рэйчел переодевалась, и снова увидел ее уже у дверей. Она собиралась встретиться с друзьями в супермаркете.

— Ужин в обычное время? — отстраненно улыбнулась она.

— Давай поужинаем в ресторане, — ответил Мэтт. — В «Дос агилас» или «Золотом лотосе».

Рэйчел кивнула.

— Я люблю тебя, — сказал он. Он часто говорил ей это. На сей раз вышло неуклюже и бестолково.

— И я тебя, папа, — ответила дочь, бросив на него любопытствующий взгляд, и снова улыбнулась.

Улыбка была невеселой и как бы вопрошала: «Разве все так плохо?»

Мэтт решил, что лучше обойтись без слов, и выдавил ответную улыбку — смелую, но неубедительную: «Да, Рэйчел. Плохо — не то слово».