— Сэр?

— Спасибо, что уделил мне время.

Число тайных агентов в Белом доме было удвоено. Президент сомневался в том, стоило ли это делать. Слишком много незнакомых лиц, что само по себе порождало риски. Ощущение кризиса усиливалось еще больше, но избежать этого было, вероятно, нельзя. Он вспомнил Линкольна, прибывшего на инаугурацию замаскированным, в то время как вокруг Капитолия были размещены снайперы. Да, ситуация скверная, но бывало и хуже. Однако нельзя было отрицать, что ничего настолько же необычного раньше не случалось.

Из того, что он наговорил Чарли Бойлу, многое было блефом, и генералы наверняка его раскусили; однако этого, вероятно, хватило бы, чтобы посеять зерна сомнений в определенных кругах. Ему нужна была отсрочка, а не развязка. Ближайшим дням предстояло стать решающими. Было бы весьма прискорбно, если бы внутренние склоки привели к ненужному кровопролитию, ведь утраченные жизни… уже не вернуть.

В этом случае президент отдал бы необходимые приказы и добровольно покинул кабинет, чтобы избежать лишних потерь. Но некоторые намеревались сражаться, несмотря ни на что, из лучших побуждений и, сражаясь, неминуемо погибли бы без шансов на воскрешение.

«Нам приходится решать совсем не те проблемы, которых мы ожидали», — подумал президент.

Он не считал себя подходящим человеком, чтобы решать нынешнюю проблему. Его карьера была чрезвычайно успешной, но в целом вполне ординарной. Вырос в семье новоанглийских политиков, с детства готовился к государственной службе, окончил Гарвард с дипломом юриста, обзавелся надежными связями и обладал энергией, достаточной, чтобы осветить жилой квартал. Но его амбиции росли; терпения ему было не занимать. Он грациозно поднялся по иерархической лестнице Демократической партии, завел больше друзей, чем нажил врагов. Для начала он выдвинулся в сенат от родного штата, победив конкурента-республиканца с таким преимуществом, что партия всерьез задумалась о его президентских перспективах. Но он не спешил. Он старался заручиться поддержкой партийных боссов, нефтяных и промышленных магнатов, юристов.

На своих первых праймериз он уступил совсем чуть-чуть, но с лихвой отыгрался через четыре года. Западные нефтяные активы ускользнули из рук зазевавшихся республиканцев, а Юг, пострадавший от перемещения производств в Мексику, вернулся в лоно Демократической партии. А когда дело доходит до голосования, многое зависит от личности. Президент был открытым человеком, не стеснялся толпы, неизменно выглядел жизнерадостным и обладал превосходным чувством юмора. Его противник был до нездорового тощим, чопорным и весьма рассеянным. Теледебаты превратились в избиение; от последнего эфира из трех республиканцы даже попытались отказаться.

В ночь после выборов не было никакой интриги. Он с удовольствием смотрел, как ведущие Си-эн-эн подбирали новые слова, преподнося очевидные новости о том, что господству республиканцев в Белом доме пришел конец.

Затем на орбите появился Артефакт, и все прочие заботы отступили перед необъяснимым явлением. Большую часть времени президент пытался разобраться с этим. Разумеется, безрезультатно. Проблему нельзя было решить. Но с ее побочными эффектами — политической нестабильностью, падением морального духа граждан — можно было бороться. Он чувствовал, что добился успеха в этом отношении. Сделал что-то хорошее — удивительное событие для политика двадцатого века! Это так по-викториански. Он смело взял быка за рога, когда тот подвернулся ему.

У него еще оставалась возможность кого-нибудь спасти, и, возможно, беседа с Чарли Бойлом способствовала этому. Ближайшим дням предстояло стать определяющими.

«Посмотрим», — подумал он.

А вот дальше…

Дальше наступал новый мир.

Он представил, хоть и смутно, контуры будущего. В нем не было места монархам, завоевателям, аристократам, даже парламентам, конгрессам и президентам.

Когда он вошел в спальню, Элизабет читала книгу.

— Как прошло? — сонно спросила она.

Президент начал раздеваться.

— Ты же знаешь Чарли. Упрям как баран. Не слишком дальновиден. Прежде всего думает о собственной шкуре. Но теперь, думаю, он станет осторожнее.

— Это достаточно хорошо?

— Это хорошо. — Президент пожал плечами. — А достаточно ли — другой вопрос.

— Бедный Чарли. Он просто не понимает.

— Нам повезло, — напомнил президент жене. — К нам обратились раньше других. Мы избранные. — Тут ему в голову пришла любопытная мысль. — Мы — последние аристократы в этом мире.

— Пожалуй. Но если бы Чарли и генерал Чейфи были на нашей стороне…

— Они к этому придут. Хотя насчет Чейфи я не уверен. Может и отказаться.

— Побыстрее бы.

— Быстрее некуда. Надеюсь, удастся избежать жертв. Об этом будут сожалеть даже генералы.

— Они не понимают, против чего борются. Это ведь смерть самой Смерти.

Президент улегся рядом с женой. Он взял с собой тонкую папку, утренний доклад разведки с пометкой «Только для президента», и собирался перечитать — но зачем? Он взял жену за руку и выключил свет.

Когда он женился на Элизабет Боннер, та была подтянутой, привлекательной женщиной из богатой восточной семьи. Спустя тридцать лет она донельзя разжирела. В ходе кампании нередко раздавались шутки в ее адрес, злые, жестокие шутки. Но Элизабет не обращала внимания. Она не придавала значения таким пустякам. Самого президента они задевали, но несильно. Задевали потому, что он любил ее, а не потому, что его смущали габариты жены. Он знал ее секрет — она набирала вес параллельно с мудростью; это был вес их брака, крепкого и надежного союза.

Простыня приятно холодила тело.

— Смерть самой Смерти, — повторил он. — Занятная мысль.

— Но ведь так и есть, — ответила Элизабет.

Эта мысль успокаивала. Разумеется, так оно и было. Хочешь подобрать чему-то лучшее определение — спроси Элизабет.

«И безвластна смерть остается»[7]. Откуда это? Из Библии? Из Теннисона? Он не мог вспомнить.

«Как бы то ни было, — подумал президент, — время пришло».

Мэтт стал врачом, соблазнившись самой идеей исцеления.

Десятки телесериалов и кинофильмов убедили его, что в основе медицины лежит исцеление. Ему удалось пронести свои хрупкие убеждения через медицинский колледж, а вот интернатуру они не пережили. Интернатура крепко вколотила в него непреложный факт: врачебная работа неразрывно связана со смертью. В лучшем случае с ее откладыванием. Зачастую — с ее облегчением. И всегда — с ее неизбежностью. Смерть — серый кардинал, скрывающийся за символом кадуцея. Люди платили врачам за лечение. Но боялись их из-за смерти.