Сновидец, Сплетающий Сны, видел, как шар летит в космосе темной кометой; слышал жуткий смех мерзкой твари, отдающийся эхом по всей Вселенной…

(((Талис была неподвижной сгущенной тьмой, изваянием из черного янтаря на фоне звездного неба)))

— С возвращением, — сказала она, ее голос был шелестом мягкой кисти по металлу.

Сновидец молча смотрел на нее.

— Жутковатая сцена, — сказала она. — Но это только начало. Нам нужно вернуться еще дальше в прошлое, чтобы понять настоящее.

Она улыбнулась, а потом вдруг посерьезнела:

— Запомни то, что ты видел. Запомни, как следует. Это — центральная ось всей истории, ее ядро. Если собьешься с пути, возвращайся к нему.

Она посмотрела ему в глаза:

— Это понятно?

— Понятно, — прошептал Сновидец и добавил: — Ты тоже оттуда, Талис? Да… ты тоже одна из них…

Ее глаза вспыхнули.

— К этому мы вернемся чуть позже, — холодно проговорила она. — Тебе предстоит передать миру Историю, и, чтобы в ней не осталось пробелов, ты должен понять смысл увиденного. Ты видел только один эпизод, скажем так, вырванный из контекста. Его значение можно понять, только зная древние мифы их мира, и поэтому мы совершим путешествие еще дальше в прошлое, к самым истокам.

Сновидец смотрел себе под ноги.

— Наверное, я все-таки трус. Потому что мне страшно. Я себя чувствую призрачным духом, пойманным в чужом сне, который отчаянно ищет подтверждения тому, что когда-то он жил и рассказывал людям истории.

Ее взгляд был недобрым.

— Я тебя предупреждала, — сказала она, — чтобы ты был осторожнее. Теперь ты знаешь, что может случиться, если меня не окажется рядом и некому будет тебя вытаскивать. Здесь легко потеряться. А дальше все будет еще сложнее. Ты — Сказитель, и мне не нужно тебе объяснять, что духи бывают более реальны, чем отвергнутая ими плоть. Они могут любить. Они могут разрушить. Они не терзаются необходимостью знать, что они существуют. Они неосязаемы и незримы, но их влияние на мир зримо и осязаемо. У снов — та же природа. Империи возвышаются и приходят в упадок, любовь загорается и умирает, и все — силой снов. Но где она, эта сила, когда отвергнутый влюбленный глотает таблетки? Пропала… сгинула без следа…

Она долго молчала, а потом снова заговорила:

— Не забивай себе голову определениями, Сновидец. Реальность… сон… призрачный мир… это одно и то же. Эта история — переменчивая, как судьба; изучай то, что ты выбрал, хоть с головой окунайся, если тебе это нужно, но не думай, что это твое. Чем сильнее ощущаешь свою принадлежность, тем меньше чему-либо принадлежишь.

Сновидец смотрел на нее и вспоминал, как в первый раз встретил ее в своем сон-походе; как она очаровала его еще прежде, чем он увидел ее лицо. Он вспоминал упоительное возбуждение, испытанное тогда, еще в самом начале. Конечно, теперь он познал ощущения, более мощные. Он проходил сквозь взвихренное время. Он дышал ароматом веков. Его плоть переполнилась запредельными впечатлениями.

— Хаос прокрался в порядок, — сказал он. — Тьма и свет слились воедино.

— Не надо делать поспешных выводов, — сухо проговорила Талис. — У нас впереди долгий путь.

— Я весь внимание, — сказал он.

Она улыбнулась и посмотрела на небо, как будто пытаясь проникнуть взглядом в некое царство по ту сторону небесной тверди.

— Мы обратим время вспять, — сказала она.

— На Телосете была богатейшая мифология, и большинство мифов было так или иначе связано с Намидой, верховной императрицей, — начала Талис. — Это был другой мир, может быть, извращенный и странный по человеческим меркам, однако для нашей истории необходимо осмыслить силы, которые привели в движение темный и ограниченный разум Намиды. Для этого мы обратимся к вашей концепции зла.

— А что означает имя Намида? — спросил Сновидец.

— Языки Телосета — они настолько иные, что человек просто не выговорит ни единого слова и не воспримет его на слух. Намида — это лишь слово на вашем языке, наиболее близкое по звучанию к имени императрицы, как оно произносилось на самом деле. Оно означало «чистая», «безупречная», «неиспорченная».

— Уже чувствуется ирония.

— Можешь не сомневаться, — сказала Талис. — Отец Намиды был влиятельным демагогом. Он умер при весьма загадочных обстоятельствах, и его дочь пришла к власти при поддержке его верной армии, скорбящей о смерти вождя.

— В такой дальней дали во времени и пространстве, а интриги все те же, — заметил Сновидец.

Талис улыбнулась, но лишь на мгновение.

— Только это, само по себе, могло бы стать основой для великолепного повествования, но наша задача — проникнуть вглубь, к скрытым аспектам. Каждый импульс сознания, каждое возбуждение в синапсах, каждое произнесенное слово, любовь, ярость, убийство… это то, что лежит на поверхности, а что скрыто внутри, по ту сторону зримых значений?

Сновидец кивнул.

— Очень скоро, — продолжала Талис, — Намида подчинила себе весь Телосет. Ее жестокость не знала границ. С теми, кто не признавал ее власти, она расправлялась без жалости — руками своих ярых прислужников, настоящих садистов. Ее ненавидели и превозносили с равным пылом и рвением. О ее колдовском даре ходили легенды. Но это был темный дар. Говорили, что она практикует так называемый утробный транс — ворует энергию плода, когда тот еще пребывает в утробе матери.

— Рыдания и вопли пропитали ее дворец, как феромоны отчаяния и страха. Она была невероятно красива, и эта ее красота лишь подтверждала ужасные слухи. Белоснежная кожа: гладкая, как шелк, и как будто подсвеченная изнутри. Глаза — как два искрящихся изумруда; роскошные длинные волосы — точно черный водопад. Злое, порочное существо восхитительной красоты — нечестивое, наводящее ужас и все-таки неотразимое. Неотвратимое, как сама смерть.

— Но, несмотря на ее запредельную силу, под этим изысканным облачением пленительной плоти скрывался глубинный психоз. Намида боялась старости: при одной только мысли о том, что ее красота столь же недолговечна, как и всякая вещь, облаченная в плоть, раковину или панцирь, она бесилась от ярости и дрожала от страха. Темные вихри в ее голове сосредоточились на сгущавшемся безмолвии смерти, и Намида велела изъять слова «время», «старость» и «смерть» из всех существующих языков. Теперь все часы в империи отмеряли время назад, а сама императрица, не желавшая наблюдать изменения в природе, не покидала своих покоев, где всегда горел свет. Где не было ни ночи, ни дня — только этот искусственный свет в ее напряженных, застывших зрачках.