Масео, помимо прочего, стал, по словам Хуаны, первым серьезным любовником Миранды. Он был женат и более чем на тридцать лет старше нее.

— Это так похоже на Миранду, — рассказывала ее сестра. — Она такая способная, такая талантливая, но ей словно этого мало. Она не может рассчитывать только на это. И Миранда сделала все, чтобы оказаться в постели с профессором.

Хуана редко хорошо отзывалась о моральных качествах Миранды. Она никогда не говорила этого напрямую, но было заметно, что Хуана считает сестру женщиной, которая продает себя, и продает дешево. Это приводило Хуану в негодование.

— А с кем она сейчас? — спросил я.

— Мне она почти ничего не рассказывает. Могу только догадываться, что их несколько. У Миранды обычно бывает несколько романов одновременно. Единственный, кого я знаю, это русский, которого зовут то ли Петер, то ли Петр, как-то так. Он работает в торговой делегации и обычно останавливается в отеле «Гавана Либре». Мне кажется, что Миранда познакомилась с ним, когда подрабатывала переводчиком и гидом для русских, которые останавливаются в «Гавана Либре». Это выгодная работа. Миранда такая. Загляни в ее платяной шкаф, и ты поймешь, что я имею в виду. Этот русский дает ей все, что она пожелает.

Я и сам на инстинктивном уровне немного возмутился. Мы были воспитаны так, что воспринимали Кубу и Советский Союз как братские страны, плечом к плечу выступающие за торжество социализма в мире. Но здесь, на улицах Гаваны, мы смотрели на это немного иначе. Один из братских народов оказался в роли младшего брата. Некоторые вслух говорили о том, что мы поменяли хозяев-американцев на хозяев-русских. Их невозможно было не заметить — рослые, плотные, краснощекие, все время потеющие от карибской жары в броне своих грубых шерстяных костюмов. Пьяные, как портовые грузчики, они прокладывали себе дорогу, выкрикивая приказы на испанском, на котором могли сказать всего три-четыре предложения, и платили, извлекая деньги из толстых пачек кубинских песо. Мы были полностью зависимы от Советского Союза, и русские ни капли не стеснялись показывать, что они это знают. Они обращались с нами, как с прислугой. Хотя я еще мало знал Миранду, меня уязвляла мысль о том, что они могли иметь право на нее… тоже.

— Я видела этого русского, — рассказывала Хуана. — Он пригласил нас обеих в кондитерскую. Это было очень мило с его стороны, и сам он показался мне очень милым. Он, конечно, не слишком хорошо говорит по-испански, так что Миранда нам переводила. Кажется, что он сильно в нее влюблен, но, на мой вкус, он очень старый. Наверняка у него есть жена в Советском Союзе. Это излюбленный тип Миранды.

— А другие?.. — спросил я. — О них ты что, ничего не знаешь?

— Нет, сейчас не знаю. Я сама виновата в том, что она больше ничем со мной не делится, потому что я критикую ее со страшной силой. Я и того русского раскритиковала, несмотря на то что он был таким милым. Так что теперь все романы Миранды от меня засекречены. Но я знаю, что помимо русского должны быть другие, потому что он приезжает сюда не чаще чем раз в два месяца. А у Миранды свидания каждую неделю. Не спрашивай меня с кем. У нее были архитекторы, партийные чиновники, да все кто угодно… все, кто может оказаться полезным для Миранды или дать ей то, что она хочет.

— Но никто из твоих любовников не был с ней?

— Нет, нет. — Хуана засмеялась. — У нас с Мирандой совершенно разные вкусы. Мне нравятся неотшлифованные алмазы… вроде тебя. И я отказываюсь делить их с женами, к которым они в конце концов все равно вернутся.

Мне понравилось, что меня назвали неотшлифованным алмазом, несмотря на то что это определение подразумевало существование отшлифованных алмазов, изысканных и законченных. Ну что же, это придет позже, помню, подумалось мне.

Вечером мы с Хуаной смотрели телевизор. Мне захотелось написать кое-что: пара предложений, несколько слов крутились у меня в голове весь день. Я спросил Хуану, есть ли у нее какая-нибудь бумага. Любая. Хуана стала рыться в своих ящиках, но нашла только те листы, что были нужны ей самой. Бумага распределялась по карточной системе, которая еще была не такой суровой, какой станет позже, но достаточно серьезной, чтобы люди экономно пользовались тем, что имели.

— У Миранды всегда есть бумага, — сказала Хуана. — Зайди к ней в комнату и одолжи листочек. Бумага для рисования лежит в верхнем ящике белого комода, справа от двери, как войдешь.

— Может, лучше ты сходишь? — предложил я.

— Да нет. Ничего страшного. И загляни в ее платяной шкаф, раз уж ты к ней пойдешь. Миранда не разрешает мне одалживать у нее одежду. Она говорит, что я очень неаккуратна.

Комната Миранды находилась на том же этаже, что и комната Хуаны, за кухней, рядом с террасой, освещенной вечерним солнцем.

Похоже, Хуана напрасно уверяла себя в том, что Миранда — любимый ребенок в семье. Ее комната была намного меньше, чем комната Хуаны, в ней царил беспорядок, и она была загромождена вещами. Одежда разбросана по кровати: видимо, Миранда очень торопилась перед выходом. Как и в десятках тысяч девичьих комнат в Гаване, над кроватью висела в рамке одна из фотографий Че, сделанных Кордой. Это была не репродукция «Guerrillero Heroico»[13], самой известной в мире фотографии, а одна из тех, на которых кумир курил сигару, лукаво улыбался и выглядел намного моложе своих лет. Я обнаружил, что это не дешевая копия, а настоящая фотографическая, на которой к тому же в нижнем правом углу стояла подпись.

Я открыл платяной шкаф. В нем плотно висели вешалки с одеждой. Я был не настолько большим знатоком моды, чтобы определить, действительно ли эти вещи лучше одежды, которую носила Хуана, но по ярлыкам понял, что многие из них импортные: платья из Чехословакии, брюки из Польши и СССР. Материал казался синтетическим, а некоторые вещи выглядели так, словно их никогда не надевали. Две полки нижнего белья, к которому я не осмелился прикоснуться из страха нарушить порядок. И в самом низу шкафа — обувь. Красивые туфли. Красные, белые, зеленые, желтые, коричневые, на высоких каблуках из блестящей кожи или лакированные. Одна пара была из кожи, похожей на крокодиловую, что на Кубе не считалось таким же большим шиком, как в капиталистическом мире. Крокодилами мы себя обеспечивали сами. Но общее впечатление тем не менее было потрясающим. Я закрыл дверцу шкафа почти в благоговении перед обнаруженным мной ларцом с сокровищами, настоящим храмом реакционного тщеславия и эгоизма.

Белый комод находился там, где сказала Хуана. На нем стояло несколько флаконов духов и коробочек с кремами. Там же лежали украшения, которые Миранда небрежно побросала в кучу, и еще циркуль. Осторожно открыв верхний ящик, в котором царил такой же беспорядок, как и во всей комнате, я увидел несколько листов кальки с какими-то архитектурными эскизами, покрытых странными черточками, кружочками и контурами. Я приподнял их и обнаружил под ними пару блокнотов. Но взгляд мой приковало нечто другое. Это был карандашный рисунок. Миранда его еще не закончила.