кружево на фоне голубеющего чистого неба с необычайно яркими звездами, и из-за этих звезд опять было очень холодно, вообще все казалось страшно холодным в этом далеком и таком близком мире…

Юрко выбежал на улицу.

Студеный ветер лизал гладкую, как гранит, мостовую, свистел в кронах голых деревьев, тех самых, которые Юрко видел из окна, и, обессилев, падал на лицо.

Стук каблуков раздражал Юрка, и он сошел на обочину. То там, то здесь потрескивал тонкий лед — ночью ударил мороз, лужи затянуло ледяной коркой.

Он вбежал в старую хату.

Заметил на комоде выглядывающую из-за высокого радиоприемника белую свечу и затрепетал.

Заплаканная мать показала взглядом на постель. Сын понял, что нужно подойти к отцу. У него внезапно перехватило дыхание, он готов был рухнуть на колени.

Судорожно глотнул слюну, чтобы подавить боль.

Отец дышал медленно и был спокойно сосредоточен. Юрко видел, у него уже ничего не болит.

Иван сделал движение в сторону сына, и тот протянул ему руку.

— Ты готов?..

— Няню, что вы! — Юрко больно сжал отцу руку и стал покрывать ее поцелуями, думая лишь об одном: чтобы не потекли из глаз слезы.

Иван привлек сына к себе, точно хотел подать ему знак или что-то сказать.

— На сеновале доски… хорошие доски, сухие… давно лежат… — Отец как будто говорил сам с собой.

Сын почувствовал, как по спине поползли мурашки и пересохло в горле.

Напустив холодного воздуха, ворвалась Юля Пигулка — ну, словно у нее хата загорелась.

— Ради всего святого, спасите, Юрко! Умоляю, спасите, дорогой! Корова с полночи никак не отелится… — Юля бросилась к сыну Ивана, точно здесь больше никого не было, и она несказанно обрадовалась, что наконец-то нашла спасителя.

Юля и вообще-то была невелика ростом, а сейчас, обутая в растоптанные мужские башмаки, казалась еще меньше.

— А фельдшер-то на что? — молвила Олена.

— Да его черт на какие-то курсы унес, а доктор по скотине пятый день не проспится… — Юля готова была разрыдаться.

— Ступай, сын! Там дети малые… — коротко распорядился отец.

Юрко колебался.

— Иди, иди! Жалко скотину, что ей зря мучиться… — повторил отец.

Юрко вышел вслед за Пигулкой.

Умение спасать скотину от всяких напастей передал сыну Иван. Прежде чем стать мастером-строителем, немало провел он бессонных ночей: лечил домашний скот у односельчан… Но и потом, если требовалась его помощь, никогда не ленился. Не раз в ответ на упреки жены говаривал: человек сумеет себе помочь скорее, чем животное. Даже после того как в селе была создана ветеринарная служба, люди все равно обращались к Ивану.

Сын ушел с Пигулкой. Ивану вроде бы полегчало. А Олена уж думала, что не пережить ему этой ночи. Сейчас у него топорщились усы, подбородок как-то странно заострился. Но, может быть, ей так только казалось…

— Садись!.. — кивнул он на край кровати.

Она села.

Он ничего не говорил, но она понимала, что вставать не надо. И то, что он молчал, хотя собирался что-то сказать, мучило ее. Однако она решила терпеть.

— Инструменты мои раздай, а то пропадут понапрасну, ежели ими никто не будет пользоваться… Грех это… — И умолк, хотя сказано было еще не все.

Сидя на краешке кровати, Олена представила себе плотничий, столярный, каменщицкий инструмент. Все это не просто возникло перед нею беспорядочной грудой — нет, инструменты Ивана блестели, сверкали, каждый из них разговаривал только ему присущим голосом и изо всех сил бодрился.

Ритмично отбивал такт топор, позванивали в спокойном медленном танце долота, свистом отзывались пилы, со скрипом вгрызались в твердое дерево сверла, в бешеной пляске носились фуганки, выплевывая белые шелковистые ленты, лениво и важно взад-вперед шаркал длинный шерхебель — с его помощью Иван как бы наводил глянец, завершая трудную, требовавшую много хлопот работу.

Все жило, действовало, и вместе с инструментами трудился сам мастер Иван, неважно, что он уж который месяц не брал их в руки и они мирно отлеживались на чердаке в ожидании лучших, более веселых времен…

«Где пила?»

«Кто опять вынес из хаты долото?»

«Куда девался топор?»

«Кому без меня отдали сверла?»

«Кто затупил плотничий нож?»

«А пропади вы пропадом за то, что не поддерживаете порядок и никогда ничего не кладете на место!»

Так и звучит в ушах у Олены ворчливый голос Ивана: весь сенокос, всю жатву провел дома, а инструменты неизвестно куда запропастились. Догадайся-ка теперь, где они, попробуй-ка их отыскать.

Правда, они всегда находились. Но без шума было не обойтись.

— Канадский белый точильный камушек прибереги для зятя Ивана. Чтоб ему было на чем нож поточить… Больно полезный камушек… Хорошо служил, я любил его… Пусть останется Ивану на память… Еще от моего деда завалялся… Дед его с заработков принес… Миколе, сыну нашего свата, топорик и пилу ручную. Давно о таких мечтал… И Юрко пусть себе что-нибудь выберет — у него два сына… Может, хоть один по мастерству пойдет… Да нет, дети нынче стали какие-то не такие… Им лишь бы рук не прикладывать…

Так постепенно все и распределил. И теперь отдыхал, как человек, покончивший с одним из самых важных и трудных дел.

Олена вскочила было с места, но он жестом остановил ее.

— Ты, если хочешь, позови попа… А дети у меня ученые… Для них пусть играет оркестр… Как-нибудь помирится одно с другим… На свете и не такое бывает…

Точно не слова, а острый нож вонзался ей в сердце…

— На новую одежу денег не тратьте. Мой серый костюм и на пасху надеть не стыдно… Шляпу положить не забудь: пусть и там видят, что я не баба, а мужик… И резную палку, которую Марийка подарила, тоже положи: будет на что опереться, ежели встретятся крутые горы или придется реки вброд переходить, да и всякую нечисть отгонять, обороняться от нее пригодится…

Он умолк…

VII

Отец Климентий явился строгий и подтянутый, будто собрался на богомолье в дальние края.

Олена, зная, что он должен прийти, выглядывала его с крыльца.

— Как Иван? — спросил поп, поднимаясь по невысоким ступеням.

— В чем только душа держится… — отвечала Олена и такими глазами поглядела на отца Климентия, словно теперь от него зависело спасение не только души, но и тела.

— А говорит еще?

— Говорит чисто…

Иван, едва услышав голос попа в сенях, отвернулся к стене и закрыл глаза.

Отец Климентий постоял с минуту посреди комнаты, точно не зная, с чего начать и вообще что делать.

— Больной спит? — спросил он. А дьячок — низкорослый человечек в поношенном