Если уж Луизины учительницы считают, что Луиза коренным образом переменилась, то что бы они сказали о Рези, экономке, если бы поближе знали эту самую Рези? Ибо Рези, и это не подлежит сомнению, стала совершенно другим человеком. Вероятно, она не по природе своей была такой врушкой, неряхой и лентяйкой? А просто оттого, что некому было за ней следить и присматривать?

С тех пор, как в доме появилась Лотта, которая мягко, но неуклонно все проверяет, за всем следит, всегда точно знает, что есть на кухне и в подвале, Рези превратилась в «первоклассную» прислугу.

Лотта убедила отца выдавать деньги на хозяйство не Рези, а ей, Лотте. И это довольно забавно, когда Рези, постучавшись, входит в детскую, чтобы получить на руки деньги от девятилетней девочки, с серьезным видом сидящей за домашней партой. Рези покорно докладывает, что ей предстоит купить, что она намерена приготовить на ужин и что там еще нужно в хозяйстве.

Лотта быстро составляет приблизительный список расходов, достает из парты деньги, отсчитывает нужную сумму, записывает ее в тетрадь, а вечером, сидя за кухонным столом, добросовестно все проверяет.

Даже отец заметил, что раньше на хозяйство уходило гораздо больше денег, чем теперь, и хотя теперь он выдает меньшую сумму, на столе всегда стоят свежие цветы, и в его ателье на Кэрнтнерринг тоже. Обратил он внимание и на то, что в квартире на Ротентурмштрассе стало по-настоящему уютно.

(Как будто жена в доме, подумалось ему недавно. И он не слишком испугался подобных мыслей!)

А от внимания конфетной дамы, фройляйн Герлах, не ускользнуло то, что теперь он дольше и чаще засиживается в квартире на Ротентурмштрассе. И она, можно сказать, потребовала объяснений от господина капельмейстера. Разумеется, более чем осторожно, ибо люди искусства так чувствительны!

— Да, знаешь ли, — сказал он, — недавно я даже застал Луизу с удовольствием бренчащей на рояле. При этом она еще пела какую-то песенку, и должен признать, прелестно пела. А ведь раньше ее и палкой было не загнать за инструмент.

— Ну и что? — вскинув брови, спросила фройляйн Герлах.

— Как, ну и что? — смущенно рассмеялся господин Пальфи. — С тех пор я учу ее играть на фортепьяно. Ей это ужасно нравится. Мне, впрочем, тоже.

Фройляйн Герлах, натура в высшей степени утонченная, взглянула на него с презрением и язвительно бросила:

— Я полагала, что ты композитор, а не учитель музыки для маленьких девочек!

Никто прежде не осмеливался говорить такие вещи в лицо музыканту Пальфи. А сегодня Людвиг Пальфи рассмеялся как школьник и воскликнул:

— Но я никогда в жизни не сочинял столько музыки, сколько теперь! И тем более не сочинял такой хорошей музыки!

— И что же это будет? — спросила она. А он ответил:

— Детская опера!

Итак, по мнению учительниц, Луиза переменилась. А по мнению девочки, здорово переменились Рези и Пеперль. По мнению же отца, переменилась квартира на Ротентурмштрассе. Вот сколько перемен!

И в Мюнхене, конечно, тоже перемен немало. Заметив, что Лоттхен стала менее хозяйственной, чем прежде, менее прилежной, но зато более живой и веселой, мать задумалась, а потом сказала сама себе: «Луизелотта, а ведь ты из покорного маленького существа сделала какую-то домашнюю хозяйку, а не ребенка. Стоило девочке немного побыть со сверстницами, в горах, на озере, как она стала такой, какой и должна была стать — веселой девчонкой, не отягощенной твоими заботами! Ты была чересчур эгоистична, фу! Радуйся, что Лоттхен весела и счастлива! Она разбила тарелку, когда мыла посуду? Подумаешь! Принесла из школы записку: „Внимание, прилежание, аккуратность Вашей дочери Лотты в последнее время оставляют желать много лучшего. Вчера она четыре раза ударила по лицу свою соученицу Анни Хаберзетцер“. Ну и что? Материнский долг — сколько бы ни было с ребенком забот — состоит, прежде всего в том, чтобы ребенок как можно дольше не покидал райскую страну детства!»

Вот так или примерно так выговаривала себе фрау Кернер, и в один прекрасный день выложила все это классной руководительнице Лотты, фройляйн Линнекогель:

— Мой ребенок, — заявила фрау Кернер, — должен быть ребенком, а не маленьким слепком взрослого человека. По мне, пусть лучше она будет веселой буйной шалуньей, нежели примерной первой ученицей.

— Но прежде Лотта прекрасно умела все это совмещать, — возразила слегка задетая фройляйн Линнекогель.

— Я не знаю, почему она изменилась. Но работающие женщины вообще слишком мало знают о своих детях. Каким-то образом эти перемены связаны с летними каникулами. Но одно я вижу и знаю: теперь все это совмещать она уже не может! И прекрасно!

Фройляйн Линнекогель энергично поправила сползшие с носа очки.

— Увы, у меня как учительницы и воспитательницы вашей дочери, совсем иные цели. Я должна, и я попытаюсь восстановить у вашего ребенка душевную гармонию!

— Вы и вправду считаете, что некоторое невнимание на уроках и несколько клякс в тетради…

— Хороший пример, фрау Кернер! Тетрадь! Именно Лоттин почерк и свидетельствует об утрате душевного равновесия. Но оставим почерк! Вы полагаете нормальным то, что Лотта с недавних пор бьет своих одноклассниц?

— Одноклассниц? — Фрау Кернер голосом выделила окончание. — Насколько мне известно, она побила только Анни Хаберзетцер!

— Только?

— И эта Анни Хаберзетцер вполне заслужила оплеухи! Кто-то же должен был ее проучить!

— Но фрау Кернер!

— Эта прожорливая дылда вымещает свою злость на самых слабых девочках в классе, и вам не пристало брать ее под защиту.

— Что вы говорите, в самом деле? Я ничего об этом не знала.

— Тогда спросите хотя бы бедную маленькую Ильзу Мерк! Может, она вам кое-что расскажет!

— А почему же Лотта мне и словом об этом не обмолвилась, когда я ее наказала?

И фрау Кернер ответила, гордо вскинув голову:

— Вероятно, для разговора с вами ей не хватило душевного равновесия! — выпалила она и побежала к себе в издательство. Чтобы не опоздать, ей пришлось ловить такси. Две марки и тридцать пфеннигов! Плакали ее денежки!

Утром в субботу мама уложила рюкзак и сказала:

— Надень ботинки на толстой подошве. Мы едем в Гармиш и вернемся только завтра вечером!

Луиза спросила с некоторым испугом:

— Мама, а это не слишком дорого?

У фрау Кернер немножко екнуло сердце. Потом она засмеялась.

— Если не хватит денег, я тебя продам где-нибудь по пути.

Девочка в упоении закружилась на месте.

— Вот здорово! А когда ты получишь деньги, я от этих людей убегу! Так что, если ты продашь меня раза три-четыре, у нас будет столько денег, что ты целый месяц сможешь не работать!