— Почему «превращу в крысу»? — спрашивает вдруг мистер Гесс, и я вздрагиваю. Удивительный мужчина: из всех невероятных вопросов он выбирает самый неожиданный.

Я пожимаю плечами, продолжая пялиться на реку.

— Мы с Эдди росли вместе. Наверное, он и близнецы Идволдсоны — единственные мои друзья. Я слишком часто говорю фразу про крысу, чтобы придавать ей значение.

Мистер Гесс срывает травинку, рассматривает с видом юного ботаника колосок, а затем пробует стебелёк на вкус. Он похож на первооткрывателя, которому всё ново и интересно.

— И всё же?

Я вздохнула. Дался ему Монтифер и моя крыса.

— Нам было, наверное, лет по восемь, когда я, осмелившись, наконец-то упрекнула отца за данное мне имя. Эренифация — так звали мою прабабку. Я не могла её знать, а в душе папы она оставила неизгладимый след. Он сказал, что мир не знал лучшей бабушки.

Он вырос в её доме, когда не стало его родителей. Уверял, что более доброго человека не найти, хоть обойди весь свет. Смеясь, вспомнил, что бабуля Эри — так он ласково её называл — слыла оригиналкой и не вписывалась в местное общество вечно надутых клуш и матрон.

— Кого-то это мне напоминает, — пробормотал мужчина, но я предпочла не поддаваться на провокации и сделала вид, что не услышала его слова.

— Папа вспоминал, что Эри называла себя доброй волшебницей. Утверждала, что в ней живёт дар далёких предков и, шутя, просила отца, если у него родится девочка, чтобы непременно назвал дочь в её честь. Насколько я поняла, она вдалбливала эту мысль ему исподволь долгие годы, и когда я появилась на свет, то сразу же обрела сомнительное наследство — имя прабабки Эри.

Хищник почему-то оживился, словно я не скучную семейную историю рассказала, а поведала шедевральную легенду. Он сел и подался вперёд, жадно ловя каждое слово.

— И как связана крыса с этим рассказом? — вкрадчиво поинтересовался. Надо же: глаза горят, черты заострились, словно он почуял дичь в кустах. Жаль, поохотиться ему не суждено.

— Историю наследства слышал и Эдди. Наверное, без его поддержки, я бы никогда не решилась допрашивать отца. Эдди тогда знатно повеселился. Сказал, что бабка вместе с именем передала мне волшебный дар, и теперь я могу творить чудеса, поднимать из могил мёртвых, оживлять покойников, метать громы и молнии, превращать воду в вино. И тогда, разозлившись, я впервые выкрикнула: «Превращу в крысу!».

Как вы понимаете, ничего подобного делать я не умею, а эта фраза стала некоей привычкой. Когда Эдди меня достаёт, я обещаю превратить его в грызуна. Он привык. Я привыкла. Детская игра — не более. Но когда я произношу эти слова, как бы подаю сигнал, что Эдди зарывается, а я сержусь.

— Надо же, — о, мой Бог! Он улыбался. Причём это была не снисходительная улыбка или усмешка, а чистой воды удовольствие, словно только что он единолично слопал торт миссис Фредкин. — А вы никогда не задумывались, что в этом может быть правда?

Я моргнула.

— В чём? В том, что прабабка обладала какими-то там способностями? Или в том, что я унаследовала от неё не только имя?

— И то и другое.

Я рассмеялась. Расслабилась. Наверное, это неприлично, но я позволила себе лечь в траву — так приятно слушать, как шепчет луг, принюхиваться к запаху медвяных цветов.

— Жаль, вы не знаете моего отца. Он — прагматик до мозга костей. Рационалист и ярый материалист. Папа не верит в высшие силы, стойко переносит походы в церковь, и хоть я никогда не слышала, чтобы он хаял бога, мне кажется, он в него никогда не верил. Более приземлённого человека не найти.

Только наука, только материя — вот его девиз. Это его бог и убеждения. И ничто не сможет поколебать его уверенности. На каждое «чудо» он запросто найдёт объяснение с точки зрения физики и прочих наук. А если решения не находится, папа утверждает, что наука просто ещё не дошла до подобного уровня развития, но в будущем — он уверен — разгадают все загадки и тайны мироздания.

Знаете, что удивительно? Он верил в необычность бабули Эри. Когда я спросила, а что же за дар достался ей? Папа ответить не смог. То ли забыл, то ли не знал никогда, но это ничего не изменило в его воспоминаниях. Мой суровый гениальный отец верил в уникальность женщины, что воспитала его. Может, это не такое уж большое отступление от собственных правил. Для него она и впрямь идеальная и немножечко волшебница.

— Согласен, — мистер Гесс прихлопнул себя по коленям и, кажется, потерял интерес к моей волшебной прабабке. — Мне нравится ваша река. Я хочу её покорить.

И пока я пыталась ответить, найти слова, чтобы отговорить, этот несносный мужчина поднялся и отправился к берегу.

Гесс

Удивительно: я мог передвигаться быстрее этого железного, резко пахнущего монстра на двух колёсах, но получил удовольствие — сумасшедшее и — уверен — запретное.

Она вроде говорила, что создала его сама? Необыкновенная девушка.

Я ехал, раскинув руки, и ловил ветер. Жутко мешали шлем и очки, но снимать на ходу ненужные вещи не хотел. В следующий раз просто не надену.

Гкхм… в следующий раз? Я, наверное, окончательно сошёл с ума. Но в любом случае, нам придётся возвращаться обратно.

Мы покинули город и очутились где-то там, на сохранившемся островке природы. Луг и травы, запах цветов, и река ворочает тяжёлыми водами в отдалении.

Из головы не выходил незадачливый ухажёр Рени. Так и подмывало расспросить, что за самодовольный осло припёрся с букетом цветов. Вместо этого задал другой, терзающий меня вопрос. Она обещала превратить красавчика в крысу. Не удивлюсь, если умеет.

Всё оказалось гораздо скучнее. В этом мире если и есть магия, в неё не верят. Странный мир, к которому придётся приспосабливаться.

Вода притягивала. Манила. Я решил не сопротивляться.

— Мне нравится ваша река. Хочу её покорить.

Наверное, не стоило смущать девушку, но меня раздражала чужая одежда и собственное тело в ней. Когда ещё представится такая возможность?

Я спустился к берегу. Вряд ли с того места, где мы лежали, хорошо просматривается местность. Не учёл только одного: Рени увязалась за мной. Не сразу. Я почувствовал её присутствие, когда полностью разделся и собрался войти в реку.

Придушенный писк. Испуганная мышь в предсмертной агонии. Ну да, вряд ли благопристойная девушка видела обнажённого мужчину. Пришлось поспешить.

Вода оказалась ледяной. Бытует мнение, что кровочмаки не чувствуют холода, жары, не способны ощущать ничего, кроме голода, имя которому — жажда. На самом деле всё не так, но наш род предпочитает не развеивать байки, что сочиняют и рассказывают по ночам люди. Пусть страшатся и рисуют в головах своих ужасные картины. Так проще ими манипулировать.