Я не притронулась ни к чему даже пальцем, кроме подушки, прошипев себе под нос:

— Интересно, скольких людей ты убил, чтобы раздобыть все это?

Гордая, хоть и раздавленная я легла на пустые грубые доски, скручивая мокрые волосы, с которых капала вода, прижимая подушку и нож, который спрятала под ней, демонстративно отворачиваясь спиной к двери, и точно зная, что скоро он вернется.

Я думала, что услышу, когда он вернется.

Но сон, одолевший меня, был настолько липкий и тяжелый, что я не смогла открыть глаз, даже когда услышала, что больше не одна в доме.

Мысли о том, что это может быть спаситель из людей, даже не было, потому что я сразу уловила запах тела монстра.

Он пах по-особенному.

Не так, как люди.

Лесом, силой, пеплом, отголосками крови.

Он не трогал меня и снова что-то делал у печи, чтобы огонь не потухал и тепло в доме сохранялось постоянно, а еще выносил ушат, не стремясь подойти ко мне и потревожить хоть и крепкий, но неспокойный сон.

Меня не интересовало, что именно он делал и для чего, теперь моя душа была спокойна тем, что прямо под ухом через подушку лежал мой маленький острый шанс на спасение! Я даже не вздрогнула, когда вдруг ощутила его ладони на своем лице и почувствовала, как он выдохнул так, словно был взволнован:

— Рада…

Хотелось поморщиться и зашипеть, что он не смеет называть мое имя вслух, ибо его дали те, кого он зверски убил, но я не смогла. Ни открыть рта, ни даже приподнять тяжелых ресниц, в эту секунду ощущая, что все тело стало словно сотканным из ваты, я не чувствовала ни рук, ни ног — даже своей кусающей боли. Я словно растворялась, не в силах пошевелиться, но при этом чувствуя, словно меня прибивает к полу всей тяжестью мира.

— У тебя жар!

Странно было слышать волнение в этом хриплом низком голосе и ощущать, что его руки обычно такие обжигающе-горячие и тяжелые, сейчас казались прохладными, когда он коснулся моего лица, убирая все еще мокрые пряди волос и поглаживая по полыхающим щекам.

Но мне уже было все равно.

Все что я хотела — это спать. Бесконечно долго. Чтобы позабыть все ужасы этого длинного тяжелого дня, а проснувшись понять, что монстр и его сила были всего лишь страшным сном в полнолуние!

Я проваливалась в бред, словно летела в черной дыре, у которой не было конца и начала.

Иногда было тяжело дышать, и голова кружилась, даже если меня окружала беспросветная темнота, в которой я слышала чьи-то голоса, иногда пытаясь на них ответить.

Я слышала шелест воды, ощущала ее свежесть и мягкое прикосновению ко всему телу, смеясь оттого, что видела маму над собой, даже если ее красивое одухотворенное лицо выглядело таким печальным, когда она пыталась улыбаться мне, протягивая руки, но обращаясь к кому-то за своей спиной:

— Благодарю тебя от всей души, что не отказал и пришел! Я не могу ни спать, ни есть с того дня, как моя Отрада нашла эту проклятую змеюку и чуть не умерла от яда!

— Не плачь, княжна, — ответил маме мужской голос такой теплый и приятный, словно в нем пряталось само солнце.

— Не могу остановиться, — всхлипнула мама, обнимая меня крепко и с каким-то отчаяньем, и я знала, что ее слезы продолжают литься, несмотря на слова этого человека. — Уже столько дней прошло, а дочка так и не встает на ножки! Неужели в ее крови остался яд?

— Нет такого яда, который сможет противостоять моей крови, княжна. Вытри слезы и иди в лес. Собери горстку душистых красных ягод и принеси их мне.

Мама быстро кивнула, передавая меня в руки дядюшки, чью пушистую бороду я так любила, и теперь увидела того человека, с которым разговаривала мама.

Высокого — даже выше дядюшки и отца! — плечистого и большого, только я его не боялась, потому что смотрела в глаза цвета гречишного терпкого меда, в котором играло лучиками солнце, делая его взгляд таким добрым и ласкающим, словно он был кем-то родным.

— Ну-ка, иди ко мне красавица, — мужчина протянул ко мне руки, мягко улыбаясь и даже рассмеявшись, когда я без опаски потянулась к нему, овивая его шею руками и разглядывая наивно в его лицо, которое казалось таким необычным, но приятным. — Смелая девочка, вся в отца, а красоту забрала у матери.

— Ты действительно сможешь помочь, Серый? Все-таки это дочь нашего князя, плохо будет, если что-то пойдет не так, — проговорил дядюшка, в чей бороде еще не было седины, а у глаз милых морщинок.

— Если не веришь сыну Велеса, зачем же тогда позвал меня?

— Верю-верю, только переживаю очень.

— Не переживай. Нет ничего сильнее той крови, что течет в моих жилах и жилах моего брата, — мужчина подмигнул мне, улыбаясь, потому что я смотрела на него заворожено, сама не зная отчего так происходит, и что в его облике кажется мне таким теплым и родным, словно я его всегда знала, но долго не видела.

Дядюшка кашлянул, шагая за этим большим мужчиной, который продолжал легко нести меня на руках, выглядя слегка смущенным и, наверное, даже растерянным, когда приглушенно продолжил:

— Ты бы сказал своему брату, чтобы он отдал лес. Люди боятся его. Называют чернокнижником, а лес теперь стали Черным называть…

— И правильно, что бояться. Мой брат никого не тронет, если к нему люди сами не полезут. Оставь его, и лес этот забудь. Теперь это его дом.

Я радостно рассмеялась, когда на опушке зеленого леса в лучах горячего солнца появилась моя красивая мама с горстью красных ягод, заторопившись к нам.

— Возьми кубок, налей родниковой воды и выдави сок, — мягко обратился к ней мужчина с медовыми глазами, продолжая держать меня на одной руке и вторую протягивая вперед, где в ладони виднелся кинжал странной формы полумесяцем, добавляя приглушенно, когда все было готово. — А теперь возьми это, пусти кровь на моей руке и подумай о том, что ты желаешь своей дочке.

Мне не казалось это ни странным, ни противным, даже если я видела, как мама дрожащими пальцами сделала все, как говорил этот человек, чья кровь закапала в кубок крупными багровыми каплями.

— Пей, красавица…

— …пей, Рада…

Я поморщилась, когда в моей голове прозвучал иной голос — низкий, хриплый, оставляющий озноб на коже — но вкус этого напитка был такой же, как в моем детстве настолько далеком, что ничего этого я уже не помнила.

И я пила, ощущая, как запершило в горле, и застучали зубы от холода такого страшного, что меня трясло. Казалось, что зима бушевала внутри меня, отравляя каждый кусочек тела и стремясь превратить его в лед, когда чьи-то руки, приподнимали меня, отчего казалось, что я просто лечу в темноте, а затем окунаюсь в тепло такое желанное и спасительное, что глухо стонала, прижимаясь к нему всем телом.