И такова была их убежденность в перерождении Харриет, что они, переехав в Бат, не видели никаких причин, по которым Харриет и Брайони не должны наслаждаться лондонским сезоном, когда люди начинают стекаться обратно в город. Они с самого начала собирались принять великодушное приглашение двоюродной прабабки Софии поселиться в ее просторном доме на Хаф-Мун-стрит на те несколько месяцев, когда сезон будет в самом разгаре. Тетя Софи с готовностью согласилась выступить в роли дуэньи для девочек. Брумхилл-Хаус и по размерам, и по местоположению прекрасно подходил для круглогодичного проживания семьи, но было понятно, что Ричмонд немного далековат для двух юных дебютанток, которые хотят быть в центре светских событий.

Таким образом, наступил день, когда собравшиеся многочисленные домочадцы с легким сердцем пожелали доброго пути Брайони и Харриет, отправлявшимся в карете в короткую поездку до Лондона. Поскольку Нэнни практически было нечем заняться в доме, где нет детей, она согласилась поехать с Гренфеллами и стать няней для новорожденного. Но она ясно дала понять, что это временно, так как она предана лэнглендской ветви семьи, и, хотя это и осталось невысказанным, Нэнни в душе очень надеялась, что в недалеком будущем ее руки будут нянчить первенца ее «бедного ягненочка».

Вернон должен был пока остаться в Брумхилле. Вскоре предстояли вступительные экзамены в Оксфорд, и ему отчаянно было нужно время, чтобы преодолеть сложности греческой грамматики и синтаксиса. Он с тоскливой улыбкой попрощался с сестрой и кузиной, пообещав, что, как только он разделается с «этими адскими трудностями», он не замедлит появиться на Хаф-Мун-стрит. Брайони тревожилась в душе, оставляя младшего брата. Ей казалось, что за месяцы, проведенные в Ричмонде, Вернон отбросил сдерживающее влияние родителей и становился таким же праздным щеголем, как любой юноша из круга его новых друзей. Она с грустью понимала, что не может повлиять на природную импульсивность неоперившегося юноши, склонного к легкомыслию.

Однако на одного человека общение с Брайони имело очень сильное влияние. Все месяцы, прошедшие с того едва не закончившегося печально для Брайони инцидента с двуколкой, Харриет страдала от самого жестокого чувства вины, какое только испытывала в жизни. Брайони никогда даже намеком не высказывала своего неудовольствия тем, что роковая сигара оказалась в ее руках, только чтобы спасти репутацию Харриет, и это вызывало в юной леди чувство безмерного раскаяния. Она понимала, что ее поведение было достойно порицания. Но когда она от всего сердца пыталась принести извинения, они отметались как совершенно ненужные. Такое щедрое и легкое прощение делало проступок Харриет еще более тяжким в ее глазах. Лорд Рейвенсворт и Эйвери не упустили возможности призвать ее к ответу за безрассудное поведение, но от Брайони она не услышала даже самого мягкого укора. Совесть Харриет нещадно терзала ее.

Вскоре она поняла, что кузина Брайони по-своему была даже более оригинальна и чужда условностей, чем Харриет когда-либо стремилась быть, но это осознание не принесло ей удовольствия. Напротив, оно до смерти взволновало ее. То, что ее собственное скандальное поведение часто шокировало светское общество, раньше не слишком беспокоило Харриет. Но она не потерпит никакого унижения, насмешек или изгнания из общества своей милой кузины, которой она так восхищалась. Никакая ее эксцентрическая выходка больше не заставит Брайони нарушить приличия. Харриет решила стать образцом для подражания.

Однако гордость Харриет была глубоко ранена. На горизонте опять появился лорд Эйвери, с которым она в порыве раздражения разорвала помолвку, когда он имел нахальство выдвинуть ультиматум. Тогда он без долгих рассуждений приказал ей исправиться или отказаться от их помолвки. Она в ядовитых выражениях послала его куда подальше, несмотря на то что ее сердце было разбито. Эйвери вместе со своим другом Рейвенсвортом периодически оказывался в ее обществе все последние месяцы. Ее женская интуиция подсказывала ей, что ее бывшему жениху не очень удается противостоять ее чарам. Более того, ее теперешнее поведение вполне отвечало его пожеланиям, но он не повторял предложения, которое она в ярости отвергла. Харриет беспокоилась.

Брайони была не меньше обеспокоена вниманием друга Эйвери. По мере развития знакомства с Рейвенсвортом ей стало временами казаться, что его светлость имеет на нее какие-то виды. Эту идею она скоро выбросила из головы, после того как он доверительно сообщил ей, что наследник его светлости герцога Далбрека не может выбирать жену по своему желанию, она должна быть равного ему положения в обществе. Брайони выслушала эти слова с некоторым сожалением. Она находила маркиза самым привлекательным мужчиной среди ее знакомых, хотя и признавала, что он не был подходящей партией для приличной квакерши. Однако когда она заподозрила, что начинает влюбляться в мужчину, с которым имеет так мало общего и который, более того, всеми признанный распутник, она безжалостно подавила нежные чувства.

Однако было невозможно совсем избежать его общества. У них с Эйвери, похоже, было множество знакомых в Ричмонде и Туикнеме, и он постоянно присутствовал на всех вечеринках в загородных домах, которые устраивались, чтобы скрасить скуку долгих зимних месяцев. Брайони быстро убедилась, что даже человеку такой отталкивающей, как у Рейвенсворта, репутации оказывают внимание хозяйки всех домов. Когда она осведомилась на этот счет у Харриет, та сообщила ей, что каковы бы ни были моральные устои его светлости, его манеры безукоризненны, и любая хозяйка, заманившая его в свой дом, удостоена особой чести, и ей есть чем похвастаться.

Брайони не могла понять, почему Рейвенсворт ищет ее общества, если он постоянно подчеркивает, что его деспотичный отец предназначил ему другое, но она отстранилась от этого как от необъяснимых особенностей светского общества, в котором она была новичком. Она с нетерпением ждала предстоящей поездки в Лондон, где надеялась так много бывать в обществе, что будет менее очевидно, что она старается избегать мужчины, который тревожит ее обычную безмятежность.

Маркиз Рейвенсворт дьявольски улыбнулся своему зловеще красивому отражению в большом зеркале в его гардеробной в Олбани-Хаусе, и камердинер его светлости Денби, терпеливо ожидающий, когда можно будет расправить складки на спине сюртука хозяина, заметил этот мимолетный взгляд. Какую чертовщину обдумывает его хозяин?

Изысканным движением маркиз поправил свой батистовый галстук, замысловато завязанный в узел, известный всем как а-ля Рейвенсворт, и придирчиво осмотрел результат. Его волосы, довольно длинные и взъерошенные, были пострижены в стиле Тита. Однако в локонах Рейвенсворта не было ничего искусственного. Его сильно вьющиеся волосы достались ему по наследству, это была отличительная черта всех Монтгомери.

Он позволил заботливому Денби расправить сюртук на своих мускулистых плечах и раскрыл немного борт сюртука, чтобы открыть белый атласный жилет, густо расшитый серебряной нитью.

– Что лучше? – спросил Рейвенсворт. – Бриллиант или сапфир? – Денби задумался. Он окинул оценивающим взглядом фигуру хозяина от вьющихся локонов до носков черных лайковых бальных туфель и с одобрением отметил изысканно сшитый вестоновский сюртук, белые атласные бриджи, подходящие к жилету, и шелковые чулки.