– Замечательно, – прошептал Резерфорд.

Олив и Резерфорд свернулись калачиком на зеленом виниловом сидении – школьный автобус вез их по домам. Портрет Аннабель, запиской вверх, они прислонили к поднятым коленям.

– Я не думаю, что слово «замечательно» тут подходит, – прошептала в ответ Олив, растирая все еще покрытые гусиной кожей плечи. – По мне, «ужасающе» куда лучше.

Карие глаза Резерфорда за мутными стеклами очков широко раскрылись.

– Но впечатление такое, что она пытается тебя запугать. Разве ты не понимаешь, что это значит? – И он поспешил продолжить, не дожидаясь ответа – что было как раз неплохо, потому что ответа у Олив не было: – Это значит, что она в курсе: ее реальная власть над тобой ослабела. Возможно, она пытается перехитрить тебя и вынудить действовать иррационально, потому что заставить тебя делать что либо еще она больше не может.

– Не знаю, – сказала Олив. – Это может просто означать, что она ведьма.

Какое-то время они снова разглядывали изящный почерк Аннабель.

– И еще это значит, что она за мной следит, ждет, пока я выйду из дома, – продолжила Олив. Ее голос задрожал еще сильнее, как бы она ни старалась совладать с ним. – Она меня преследовала. Она была в стенах нашей школы. Она может быть где угодно.

Резерфорд и Олив обернулись и вытянули шеи над спинкой скамьи. Две дюжины ребят подпрыгивали вверх-вниз на зеленых виниловых подушках за их спинами.

– Не думаю, что она здесь, – прошептал Резерфорд, вновь устраиваясь на сиденье. – К тому же я и не думаю, что она появится вдруг откуда ни возьмись в людном месте и заорет: «Бу!» Она просто пытается напугать тебя, показывая, что все время следит за тобой.

– И у нее получается, – сказала Олив. Кончиком пальца она подчеркнула строчку в записке. – Как думаешь, она правду пишет про… – Олив оборвала себя прежде, чем выболтала свою тайну. Возможно, неплохо было бы действовать не в одиночку, но гораздо безопасней держать свои секреты при себе. – …про то, что я собираюсь сделать? – закончила она.

– А что ты собираешься сделать?

– Я пока не могу про это говорить. Я вообще еще не решила, буду я это делать или нет, – ответила Олив, не глядя Резерфорду в глаза, которые ее так и сверлили. – Думаешь, она пытается использовать… как ее… инверсивную психиатрию?

– Реверсивную психологию?

– Точно. Может, она знает, что, если она скажет мне чего-то не делать, я поступлю как раз наоборот.

– Не исключено, что это она может про тебя знать, – кивнул Резерфорд.

– Тогда, если Аннабель знает, что я сделаю наперекор тому, что она говорит, а я знаю… – Голова у Олив пошла кругом. – Я не знаю.

– Вне всякого сомнения, обсуждать этот вопрос было бы намного проще, если бы ты все же сказала мне, что именно ты, возможно, собираешься сделать, – высказал разумное предположение Резерфорд.

Олив посмотрела ему в глаза и быстро вернулась к пожелтевшему листку.

– Как ты думаешь, что означает эта фраза: «Мой друг скрывает от меня довольно большую тайну»? По-твоему, это она об одном из котов? Или о Мортоне? – Олив остановилась, чтобы подумать. – Но секрет Мортона мне только что выдал Харви. О том, что тот пытался сам сбежать из Иных мест.

– Это, мягко выражаясь, прибавило бы хлопот.

– Но откуда Аннабель узнала об этом? – Олив крепко сжала листок с портретом: автобус наехал на кочку, и все, кто был в нем, подпрыгнули на месте. – Кого еще она могла иметь в виду? Может такое быть, что она говорила о тебе?

Ответа не последовало. Резерфорд заерзал на зеленом виниловом сиденье. Он снял очки, подышал на линзы и принялся протирать их краем своей футболки с красным драконом. Без очков знакомое лицо Резерфорда вдруг показалось незнакомым. В какой-то, довольно-таки протяженный момент у Олив появилось ощущение, что она сидит рядом с кем-то посторонним.

– Может такое быть? – надавила она.

– Ну… я не собирался об этом упоминать, – ответил Резерфорд, говоря даже быстрее обычного, – пока не достигнуты все договоренности, поднимать эту тему смысла не было, и я не вполне понимаю, как Аннабель об этом узнала, если только она не шпионила заодно и за мной и за моей бабушкой, что, впрочем, весьма вероятно, но мои родители нашли международную школу в Стокгольме, которая этой осенью набирает учеников, и, по всей видимости, программа там отличная: преподают шесть языков и выезжают в поле на уроки археологии, палеонтологии и ботаники, и, конечно, коль скоро школа в Европе, оттуда проще добраться до многих из наиболее интересных памятников Средневековья, а я, как ты знаешь, специалист по Средним векам – хотя, само собой, я предпочел бы, чтобы школа была в Германии или во Франции, то есть в области моих основных интересов, – продолжил Резерфорд, полируя свои очки со все возрастающей скоростью, – однако родители мне пообещали, что, несмотря на то, что учебная программа считается чрезвычайно сложной и насыщенной, мы сможем ездить в экспедиции по разным немецким замкам во время школьных каникул, которых там немало …

К концу своей тирады Резерфорд тараторил настолько быстро, что Олив расслышала только «Оченасыманскиезамканикунескотяпрограммаетсяйноложныщенной…» – но это, в сущности, не имело значения. Она точно поняла, что он имеет в виду.

– Стоп! – оборвала его она. – Ты хочешь сказать… ты уезжаешь, – это должен был быть вопрос, но вопросительные интонации в голосе Олив отсутствовали. – Ты переводишься в другую школу? В Швеции?

– Как я сказал, договоренности еще не вполне достигнуты, – проговорил Резерфорд, наконец-то снова надев очки. Олив никогда еще не видела их линзы такими чистыми. – Но это весьма вероятно.

Уже во второй раз за день Олив показалось, что мир вокруг нее превратился в размытое пятно. Железные стенки автобуса и зеленые виниловые скамейки вдруг стали казаться бесплотными, словно облака. Олив даже не понимала, как сиденье ее выдерживает.

– Но ты сказал… сказал, что будешь жить тут со своей бабушкой по крайне мере год, – запинаясь, пробормотала она.

– Я так думал. Но потом мои родители услышали про эту школу, и…

– Когда ты уезжаешь? – перебила Олив.

– Я не уверен; еще остается купить билеты на самолет и заполнить бумаги, но переводиться в начале семестра кажется более разумным, чем в течение года, тогда мне пришлось бы много нагонять по каждому предмету. – Резерфорд громко сглотнул. – Иными словами… скоро.

– Скоро! – повторила Олив. В ее голосе было столько гнева, что она почти испугалась сама себя. – Выходит, ты уезжаешь. И я останусь одна.

Прежде, чем ответить, Резерфорд на мгновение посмотрел в окно. А затем тихо сказал:

– Ты и раньше была одна.

Олив не знала точно, слова ли Резерфорда уязвили ее или правда, скрытая в них, но ей как будто дали пощечину. Она вскочила, схватив рюкзак и портрет Аннабель.