— Неужели вы приехали сюда специально для того, чтобы… Ко мне? Вы извините, если так.

— Я завезла… кое-какие документы.

Хотя Лайза держалась абсолютно спокойной и голос звучал ровно, глаза её стали ускользать от прямого контакта, а большие пальцы рук слегка шевелились, поглаживая кожу там, где её не закрывали короткие рукава блузки.

— Рабочий день у вас, выходит, ненормированный? — постарался сказать я как можно благожелательнее и потянулся рукой, чтобы взять футболку.

У Лайзы уже не получалось скрыть то, как на самом деле она нервничает. Я ожидал, что это заставит её одуматься, но вышло совсем наоборот. Она опустила глаза, успев пробежаться взглядом по моему торсу, и тут же подняла их, словно заметила его наготу только что.

— Я не думаю, что мы можем оставаться здесь наедине слишком долго. — Она помедлила, потом вздохнув бесшумно — только грудь напряглась, расправив белую ткань, и вновь утонула в складках одежды — договорила: — И я намерена выполнить то, что обещала.

Я опомнился, что не в этой комнате, но в общем-то на объекте мы не одни и понятны причины, по которым она не может тут задерживаться. И несмотря на всё… Неужели для неё это так важно? Но почему?

Вопрос застыл на моих губах сам собой: я встретил её взгляд, пылающий противоречием взгляд, которым она сегодня уже смотрела… Утром… Только невероятное умение держать себя в руках не позволило ей затуманить его слезами. Что же ты за человек такой, Лайза? Почему кидаешься из крайности в крайность? Как ты можешь предпринимать такие действия, за которые потом расплачиваешься непосильной ценой? Что сейчас толкает тебя на безрассудное упрямство вместо того, чтобы принять моё «отступление» и сберечь свой покой? Вот что я должен был спросить у неё, а вместо этого, не отрываясь от измученных и мучивших меня глаз, в несколько шагов пересёк расстояние между нами и остановился прямо перед ней. Тоненькая и стойкая фигурка её не дрогнула, но руки сползли по локтям и застыли в порыве дотронуться до меня… Или оттолкнуть. Я не дал ей определиться и, наклонив голову, прижался к её губам своими. Не двигался мгновение, два — не помню… Но эти мягкие, прохладные, трепещущие губы я никогда не забуду… Я отпрянул и посмотрел в её глаза. Они стали больше? От обиды? Страха?.. Или ближе?

Я смотрел на неё, не в силах унять теснившиеся в груди удары. Я опустил голову, задышал глубоко, пытаясь преодолеть их напор, и заметил, что руки Лайзы — до чего же они были милыми и лёгкими — слабо тянутся вперёд. Теперь уже я сам обхватил её за плечи и прижал спиной к двери, в которую она и так почти упёрлась, попятившись назад. Остренькие плечи вжались в мои пальцы. Я ещё раз заглянул в её глаза и, не встретив протеста, поцеловал на этот раз не осторожно и зыбко, а так, как целовал бы её, если бы это была моя девушка, моя квартира, моя жизнь…

Она прерывисто вздыхала и легонько касалась меня своей грудью, а руки её сначала нерешительно, а затем настойчиво и крепко хватали мои то выше, то устремляясь вниз, словно она чувствовала, что теряет равновесие и только так, держась за меня, может спастись от падения. После поцелуя я ещё долго, насколько мог, и так близко наслаждался её дыханием, что вкус её губ — сладкий, но не приторный, а утоляющий — проник в область солнечного сплетения, обдав меня жаром изнутри. Постепенно распиравшие глухие удары растеклись по всему телу и успокоились. Я отпустил её…

Руки Лайзы соскользнули с моих, на какое-то время застыли в воздухе, а после опустились без сил. Она не закрыла глаза, не отвернулась, а смотрела на меня в упор, и я почувствовал обращённый к себе вопрос. Только не понимал его сути. Я даже был готов к тому, что сейчас она разразится ругательствами, истерикой, позовёт на помощь и устроит скандал… Но она, не преодолев страха, который пронизывал её взгляд, оставив открытым незаданный вопрос, схватила свою сумку и, подняв волну воздуха распахнутой дверью, выскочила наружу.

***

Книга по краеведению так и лежала в ящике стола, который подпирал мой диван в ногах. Сорванная с неё целлофановая обёртка до сих пор торчала из мусорного ведра, грозясь вывалиться оттуда вместе с нагромождёнными сверху скомканными упаковками и прочими отходами — я не дошёл до мусорных баков, хотя была моя очередь. Я не мог спать; лежа на диване, просто смотрел в тёмный потолок. И не сразу заметил, с какой силой голова моя была откинута в подушку — почувствовал, только когда шея и затылок конкретно затекли. Поняв, что не сомкну глаз, я встал, стараясь двигаться как можно тише, чтобы не разбудить Андрюху, и поплёлся на кухню. Готовить еду без света я ещё не наловчился, поэтому щёлкнул включателем, мысленно извинившись перед моим товарищем. Я сделал горячие бутерброды в микроволновке, густо полил их кетчупом, достал из холодильника газировку и устроился на высоком стуле у барного стола, который служил нам и обеденным. Тренькая кнопками печи, я услышал, как на диване заворочался Андрей, и вот теперь, когда щёлкнул металлическим язычком, чтобы открыть банку, и уже приготовился отпить из неё, услышал его недовольное ворчание:

— Матвей, ты чего? Сколько время-то? Ты что, не ложился?

— Не-а, — ответил я машинально, не сильно вникая в то, о чём меня спросили.

— Завтра на работу… Кое-кому. — Я услышал протяжный зевок. — Не только тебе.

— Угу… Сейчас я.

Андрюха, чей силуэт был слабо охвачен светильником, всё-таки приподнялся и, натягивая на плечи сползшее одеяло, спросил:

— В самом деле, ты почему не спишь-то?

— Жор проснулся, — комкая зубами первый бутерброд, «промычал» я.

— Бываааае… — окончания уже не было слышно, так как Андрюха бухнулся обратно на диван и захрапел.

Рассказать ему? Нет, я не боялся, что мои откровения станут достоянием всех в округе — Андрей никогда не производил впечатление болтуна и сплетника — но если уж я не доложил ему о заключении ничего, казалось бы, не предвещавшего для меня пари, то о случившемся сегодня вечером я тоже буду молчать. И потом… Ну не мог я никому рассказать! Не мог и не хотел. Я самому себе-то готов был запретить думать об этом!..

Просто сидел и вспоминал… шаг за шагом, сантиметр за сантиметром, каждый выдох… И этот нежный сладковатый вкус, который не способны были перебить ни ударяющие в нос пузырьки, ни специи.

***

Не думайте, что вся моя