выбрались на твердую землю. Хотелось отдышаться, отдохнуть. Я присела на повалившееся дерево, оглянулась вокруг, ворон уселся на верхушке обломанной березы прямо напротив меня и сверлил своим черным взглядом.

— Ну что ты на меня уставился? Кому ты служишь? — птица молчала, наклонив голову набок.

Мирон побежал осмотреться, мой верный помощник не знал страха и усталости, я знала, что он сделает все возможное и даже невозможное для того, чтобы я достигла своей цели.

— Хозяйка, кажется, мы пришли — там хижина старая есть.

— Тогда пойдем, посмотрим, кто там обитает, — сказала я, вставая с дерева.

До хижины было рукой подать, это было приземистое деревянное строение с маленьким окошком, затянутым паутиной. Мы с осторожностью заглянули в это окно. В доме было темно, только на столе догорала оплывшая свеча. На скамейке перед столом сгорбившись сидела косматая пожилая женщина, ее невидимый взгляд был устремлен в пустоту. Ее голова слегка покачивалась в такт ее мыслям. О чем она думала? Боже мой, как она несчастна. Казалось, вся вселенская печаль обрушилась на плечи этой женщине. Ворон уже сидел на крыше, я вздрогнула от его громкого крика.

— Пойдем, Мирон, узнаем, что сможем, — и я с готовностью толкнула входную дверь. Она предательски заскрипела, но обитательница дома даже не шевельнулась. Похоже, ничто не могло заставить ее скинуть это оцепенение.

— Валентина, можно с вами поговорить? Меня зовут Светлана, я хочу вам помочь.

Женщина подняла на меня усталые глаза, которые не выражали никакой заинтересованности.

— Мне нельзя помочь, — прохрипела она, — смертушка уже на пороге.

— Но, может, все-таки попытаемся?

— Богом себя мнишь?

— Вовсе нет, но складывать руки не в моих правилах.

— А не ты правила пишешь, говори, зачем пришла.

— Мне нужна информация о шкатулке Позье, которая вам досталась от отца.

— А, вот оно что, а зачем святошу из себя строила? Помочь вызывалась.

— Но я действительно, могу попытаться вам помочь.

— Не строй иллюзий. Кто тебя послал? Не сама же ты про эту чертову шкатулку узнала.

— Не сама, это правда, но мне она не нужна.

— Это понятно. От нее одни несчастья, всю жизнь ее прятала, а толку так и не вышло. Думала, продам ее и заживу. Только никак не могла ее из тайника вынуть, все время ее кто-нибудь искал, жила в вечном напряге из-за нее.

— Так, может, избавиться от нее? Родственников у вас все-равно нет, кому вы можете ее передать по наследству. Может и на душе полегчает?

— А ты, значит, грехи можешь отпустить? Не много на себя берешь?

— В самый раз, Валентина. Вы знаете, что и сюда вас загнала одна особа тоже из-за этой вещицы?

— Поподробнее, — в лице Валентины появилась легкая заинтересованность.

— Куда уж подробнее? Одной ведьме очень нужна эта шкатулка и вас тут держат, чтобы я не добралась до вас, но, по-видимому, слабоваты чары для меня оказались, и вот я здесь.

— Но тебе, ты сказала, она не нужна. Так для кого стараешься?

— Видимо, для ее настоящего хозяина.

— Он обо мне знает?

— Да. И он не остановится, пока не вернет ее, — я достала из кармана мешочек с травой, которую приготовил Мирон, высыпала его содержимое на ладонь и дунула в сторону Валентины.

— Может, это и к лучшему. Знаешь, я ведь спрашивала у отца об этой истории. Я тогда еще думала, что старик совсем сбрендил, все время говорил об этой шкатулке. Жили мы хорошо, в достатке, видимо, кроме шкатулки еще что-то было, отец все это продал. Деньги были, а шкатулку эту мне в наследство оставил. Сказал, что, продав ее, жить буду безбедно, как королева, ни в чем себе отказывать не буду. Он ведь выкрал ее у своего сводного брата, который при музее хранителем работал и меня к нему пристроил, чтоб информацию разную выведывала, да училась премудростям архивного дела. Семьи я так и не заимела, мужикам от меня только деньги отцовские нужны были, детей тоже бог не дал. Пыль в хранилищах глотала, учет разный вела. Все эти картины в печенках уже сидели. Мечтала пристроить эту шкатулку подороже, да и уехать куда-нибудь подальше, к морю и солнцу, чтоб не видеть всю эту рутину, новую жизнь начать.

— Так что ж не пристроили? Или мало давали?

— Официально не могла. Ни документов, ни свидетелей на эту вещь у меня не было, а неофициально, на словах давали мало, говорили, что посмотреть на нее нужно, но я-то понимала, что им только выманить у меня ее нужно из тайника, а потом, сама понимаешь, по голове чем-нибудь тяжелым и в канаву. Так и дрожу уже двадцать лет. Смешно даже — вроде богачка, а живу в нищете. Отец жил на широкую ногу, говорил, что мне денег хватит — шкатулка ведь миллионы стоит, а я ее продать так и не смогла. Вот она у меня где — сказала Валентина, приставив ребро ладони к горлу, — лежит она в банковской ячейке, в банке возле моего дома, а код — дата рождения и дата смерти отца моего, это я думаю не составит труда узнать. Где похоронен сами найдете, а теперь уходи, помолиться одна хочу перед смертью.

— Вы решили остаться здесь?

— У меня другого пути нет, уходи. Да, вот еще что…

— Что?

— Поставь свечку за упокой рабы божьей Валентины.

— Хорошо, сделаю. Прощайте.

— И тебе не хворать.

Я вышла из дома, Мирон с тревогой ждал меня снаружи.

— Что-то случилось?

— Торопиться надо. Ворона не видно, наверное, полетел к своей хозяйке, встречать нас будут.

— Тогда в путь.

Через пару минут мы уже были у болота. Оно снова встретило нас глухим стоном. Было жутко снова оказаться в его власти, но еще хуже было остаться здесь и поэтому мы с Мироном постарались прибавить шагу. Мы уже почти дошли до конца, как у меня с очередной кочки соскользнула нога и я свалилась в воду. Казалось, болото жутко обрадовалось своей жертве, заговорило, забухало. Меня стало тянуть вниз, я начала захлебываться. У Мирона в глазах плескался ужас, он скакал с кочки на кочку вокруг меня. Тут он подпрыгнул как на пружине к верху и зацепился за тонкую ветку чахлого дерева, я смогла ухватиться за ее конец и почувствовала, что меня тянет наверх. Я вылезла на твердую почву, отплевываясь от жижи. Из болота мы выбрались совсем без сил, но останавливаться не стали, уж больно хотелось быстрее покинуть это жуткое место. Только оказавшись у моста, я смогла немного выдохнуть. На свой берег я перебиралась почти ползком и